Дети Йеманжи

– Но, Эшу… Скажи хотя бы, почему… Что случилось с мамой? Почему она стала… такая?

– Она всегда была такая, – с отвращением скривился Эшу. – Уж кто-кто, а ты знаешь.

– Но… зубы? Лицо? Голос?.. Это же…

– А, ты об этом… Так это не она сама. Это её аджогун[29].

– А бузиос… Эти бусины… – Эва вдруг ахнула и схватилась за волосы. – Что же это… Это, выходит… выходит, мама клала мне их? В первый раз, когда умерла бабушка… И второй раз – вчера… Но зачем?!

– Ошун разве не предупредила тебя? – нахмурился Эшу. – Эти бузиос из человека душу высасывают! Если держишь их при себе хоть пару минут, то уже не можешь ни решать что-то, ни думать, ни соображать! Становишься просто метлой в руках Нана! И метёшь так, как ей нужно! В первый раз твоя мамаша хотела, чтобы ты бросила рисовать. А пару дней назад решила выдать тебя замуж! И с бузио Нана в кармане тебе бы в голову не пришло спорить! Вспомни, в какое варёное тесто ты превратилась! Твоя мать умеет крутить чужими мозгами, нечего сказать. Но не твоими, нет! Ты всё-таки вырвалась! А теперь нам надо ехать. – Он резко поднялся, сел на мотоцикл и сердито обернулся к Эве:

– Долго тебя дожидаться? И прижимайся ко мне как следует, не то свалишься! Да – ПРЯМО СИСЬКАМИ! Что я с ними сделаю, по-твоему, с руками на руле?! Тебя что – никогда парни не катали?

Эва только помотала головой. Эшу издевательски свистнул, и через мгновение чёрно-красный мотоцикл сорвался с места.

Они снова полетели по переулкам Нижнего города, где Эва никогда не бывала прежде. На этот раз дорога была недолгой: всего несколько минут. Эва не успела даже испугаться ненормально быстрой езде – а Эшу уже остановил мотоцикл на пустой, безлюдной улице.

Взошла луна. В её тусклом свете Эва увидела старый двухэтажный дом, когда-то крашенный голубой краской. На облупившихся стенах темнели надписи и граффити. Входная дверь была полуоторвана и висела на одной петле, прижатая кирпичом. По стене вилась бугенвиллея, и её огромные белые цветы словно светились в сером свете. По одну сторону двери стояли четыре столика с перевёрнутыми стульями: уличное кафе. Рядом росло разлапистое манговое дерево, и несколько упавших плодов темнели внизу. У разбитых ступеней крыльца стоял мятый цинковый таз, полный кокосов. На забытой табуретке миловались две кошки. Эшу пристроил мотоцикл под деревом и потянул Эву за руку.

Внутри не было видно ни зги. Эва, спотыкаясь, покорно влеклась за своим провожатым. Сопротивляться и расспрашивать уже не было сил. Слишком много страшного и непонятного случилось с ней сегодня. От усталости ныли ноги. Ужасно хотелось упасть лицом во что-нибудь мягкое и уснуть без задних ног. Но Эшу продолжал тащить её за собой по невидимой, пахнущей кошками и испорченными фруктами лестнице. И остановился вдруг так резко, что Эва с разлёту уткнулась в его мокрую майку.

– Пришли.

Девушка растерянно осмотрелась. Вокруг по-прежнему было темно хоть глаз выколи. Где-то рядом, вероятно, была дверь, которую требовалось отпереть. Эшу, однако, не делал этого. Он стоял, прислонившись к стене, и закуривал сигарету. Красный огонёк неровно освещал его лицо. Казалось, Эшу о чём-то напряжённо, мучительно размышляет.

Довольно долго Эва ждала, не решаясь нарушить раздумья своего неожиданного знакомого. Затем осторожно спросила:

– Ты… потерял ключи?..

Эшу вздрогнул; в темноте смутно блеснули белки его глаз.

– Зачем мне ключи, детка? – серьёзно спросил он. Бросив сигарету, повернулся к невидимой двери. И, словно, наконец, решившись на что-то, ударил в неё кулаком.

Довольно долго внутри квартиры царила тишина. Затем послышались тяжёлые, шаркающие шаги. Кто-то подошёл вплотную к порогу и остановился. Эшу стукнул кулаком снова и прислушался. Мрачный женский голос из-за двери велел:

– Пошёл вон.

Шаги начали удаляться вглубь квартиры.

– Постой! – закричал Эшу, – Со мной Эва! Клянусь тебе, со мной Эвинья! Она здесь! Мне больше некуда её отвести! Она голодная! И до смерти испугалась! Впусти малышку – и я уйду, сразу же, клянусь!

В наступившей тишине был отчётливо слышен мокрый шелест листьев с улицы. Затем дверь отворилась. Эва и Эшу шагнули в темноту и пошли на жёлтое пятно света.

Кухня была огромной. На плите величиной с океанский лайнер стояли одновременно три кастрюли и сотейник, булькающий, как кратер вулкана. В духовке пёкся, по меньшей мере, плиоценский мегалодон. На полках стояла посуда: медная, начищенная до рыжего блеска, стальная, сверкающая, как зеркало, керамическая, расписанная во все цвета радуги, стеклянная, играющая искрами… Огромный стол был завален овощами, фруктами и зеленью, заставлен баночками и пакетами со специями, мукой, орехами, фасолью, клубнями маниоки, ямсом, початками кукурузы… Пахло крепким мясным бульоном, чем-то сладким, приторным и одновременно – острым. Эва растерянно остановилась на пороге… и невольно попятилась.