Дети иллюзий

Машу рукой в знак понимания и выхожу на громадную лестничную площадку, заставленную всяким соседским хламом. Дверь за мной закрывается мягко и почти бесшумно, слышен только негромкий щелчок антикварного замка.

«Почему под словом «случиться» в плохом его значении обычно понимается физический, а не душевный ущерб? – думаю я, спускаясь вниз пешком. – Почему на прощанье перед дальней дорогой не говорят: «Смотри не влюбись!», «Не повстречай ту, что разобьёт тебе сердце!» или: «Пусть судьба разминёт тебя с той, которая одурманит тебя ложными надеждами!» Может, оттого, что физический ущерб всегда ставится выше ущерба душевного? То есть, поскользнуться в переходе и сломать руку или получить в электричке от хулигана по морде хуже, чем быть обманутым в лучших чувствах? Бред какой-то…»

За размышлениями выхожу из парадного. Двор, показавшийся мне ранее огромным, оказывается маленьким и кургузым. Занесённые снегом машины и горбатые «ракушки», стохастически по нему разбросанные, рождают у меня в мозгу ассоциацию с брошенной при отступлении вражеской военной техникой. Вокруг ни души, давешних котов и след простыл.

Осторожно спускаюсь по скользким ступенькам. Впереди меж сугробов темнеет дорожка, по которой мы лавировали с Настей, взявшись за руки. Господи, как же давно это было! Неожиданно вспыхнувший огонёк справа заставляет меня вглядеться в темноту. Курильщик, секунду назад совершенно неразличимый в тени одинокой «ракушки», делает шаг в сторону и оказывается моим недавним собутыльником и, как выяснилось, соперником. Раздаётся характерный щелчок, и окурок, роняя искры, по настильной траектории уходит в сугроб.

– Тебе до метро? – спрашивает Тёмсик и, не дождавшись ответа, предлагает: – Пройдёмся?

Немного оправившись от испуга, отвечаю утвердительно.

Человек, идущий справа от меня по улице, на которой мы с Настей стали свидетелями безобразного торга, меня немного ниже, но разница в росте с лихвой компенсируется шириной плеч и, думается, массой. По моим прикидкам, веса в Тёмсике килограмм девяносто пять – сто, если не больше. Короче говоря, в рукопашной схватке, если таковая случится, шансов у меня будет, как у глиста супротив паровоза. Мало, короче.

– Ты, вообще, откуда взялся? – не поворачивая головы, спрашивает меня попутчик.

– Вам с какого места начать? – язвительно уточняю я.

Тёмсик сплёвывает в снег:

– Остряк…

– Скажем так: мы с Настей коллеги по работе, если вас это интересует.

– Коллеги по работе? – переспрашивает Тёмсик. – В одной фирме, что ли, работаете?

– В разных, – поясняю я, – но в дружеских. У руководства общие интересы.

Тёмсик кивает и снова закуривает:

– И давно вы знакомы?

Пытаюсь вспомнить, когда покупал у Насти пирожки, но ничего не выходит.

– Месяца два, примерно. Точнее сказать не могу.

Мой собеседник вновь многозначительно кивает головой, будто из моих слов ему что-то такое открылось, чего неизвестно даже мне самому.

– А вы-то сами, откуда взялись, позвольте спросить? – обнаглев, спрашиваю я.

Тёмсик всё-таки поворачивает в мою сторону взлохмаченную ветром голову. На его лице неподдельное удивление.

– Я-то? – усмехается он. – Я не взялся, я всегда был.

– Вы – бог?

– Не совсем, но близко. Я – друг семьи, бывший сослуживец Настиного отца. С сопливого возраста её знаю.

– А сколько вам, простите?

Тёмсик мрачнеет:

– Да уж побольше, чем тебе. В отцы я Насте вряд ли гожусь, но в дядья-то точно.

Выходим на Тверскую. Главная панель страны встречает нас неласковым ветром, который дует, что характерно, от Кремля, но иронизировать на эту тему не хочется.

– Скажите, а Тёмсик – это Тимур или Тимофей? – спрашиваю я.

– Артём, – нехотя отвечает мой попутчик, – но для тебя Артём Иванович.

– Учту, Артём Иванович, а теперь нельзя ли узнать о цели настоящей беседы?

Тёмсик, он же Артём Иванович, долго молчит. Его взгляд не выражает абсолютно ничего, и направлен сквозь меня, в район площади Маяковского. Со стороны он похож на атлета, готовящегося совершить некое спортивное действо, к которому давно и тщательно готовился. Поднять, например, штангу.

– Настоятельно рекомендую тебе как можно скорее прекратить с Настей всяческие контакты, – наконец произносит он.

Я понимаю, что слова эти дались ему с трудом, и потому не ощущаю в них угрозы:

– А если я этого не сделаю, тогда что?

Тёмсик потирает, видимо, подмёрзшие руки:

– Тогда я попрошу тебя ещё раз. По-хорошему. А потом, если над тобой не возобладает разум, по-плохому.

– Я не собираюсь прерывать отношения с Настей, тем более что они только что начались, – говорю я спокойно. – И ещё: я не боюсь ваших угроз.

Тёмсик хохочет нехорошим ухающим смехом, от которого у меня по спине пробегает примерно батальон конных мурашек:

– Тебя, мальчик, ещё никто не пугал…

Дух противоречия, самый стойкий и нерушимый из человеческих, неугомонный демон, заставляющий делать всё назло и вопреки, вечный двигатель любого молодёжного движения, поднимается во мне бутылочным джином.

– А может, стоит попробовать прямо сейчас? – почти кричу я. – А то я устал слушать подростковую чушь от сорокалетнего мужика!