Дети иллюзий

Для верности заложив руки за спину, подаюсь вперёд, ориентируясь, скорее, по запаху Настиных духов, нежели по звуку её голоса. Первое, на что я натыкаюсь – её ладони. Мягкие и тёплые, они скользят сначала по моим щекам, потом по лбу, затем Настя запускает пальцы в мои волосы у висков. Когда они смыкаются у меня на затылке, по моей спине проходит ощутимая дрожь. Заметив это, Настя негромко усмехается:

– Во, кудри-то отрастил…

Молчу. Хмель и получаемые приятные ощущения не располагают к беседе. Настя оставляет в покое мои волосы и проводит подушечками пальцев по всему лицу ото лба до подбородка, как слепая, пытающаяся определить форму лица на ощупь. Её прикосновения мне не просто приятны, есть в этом что-то для меня новое и очень волнительное. Я ведь ей не соврал, что боялся темноты, и что сейчас боюсь тоже…

– Не открывай глаза, хорошо? – шепчет она.

– Хорошо, – шепчу я в ответ, – всё, что захочешь…

Наконец наши губы находят друг друга. Поцелуй выходит сладким, но не из-за карамели, а от долгого ожидания.

Осмелев, расцепляю слегка затёкшие руки и кладу их на узкие Настины плечи. Сквозь тонкую ткань чувствую их остроту и теплоту её тела. Пытаюсь аккуратно притянуть Настю к себе, но у меня ничего не выходит – Настя в прямом смысле непреклонна. Тогда я решаю приблизиться к ней сам, но Настя, разгадав мой манёвр, чуть-чуть отклоняется в сторону, и я, словно неопытный боксёр «проваливаюсь» мимо неё. Невероятных усилий мне стоит удержать равновесие и не свалиться со стула, на пол падает только Настина туфля. Издевательский смех становится завершающим аккордом моего позора.

«Смейся, паяц, над разбитой любовью», – думаю я, не в силах взглянуть Насте в глаза.

– Молодёжь! Идёмте пить чай! – слышится за дверью спасительный бабушкин голос.

За чаем ничего интересного не происходит. Гости обсуждают сначала очередное покушение на Шеварднадзе, а затем Чеченскую войну. Стол по обыкновению разделяется на два лагеря: тех, кто считает приемлемым настоящий порядок вещей, и тех, кто за войну до победного конца. Особенно горячими сторонниками последнего оказываются Настин отец и подводник с примкнувшим к ним Тёмсиком; бабушка и ещё двое гостей против. Я храню нейтралитет и помалкиваю – не люблю говорить о том, в чём сам не участвовал и участвовать не собираюсь.

Грозящая перерасти в мордобой, дискуссия заканчивается, когда Настя приносит с кухни огромный чайник с дополнительной ручкой в районе носика. Всем, начиная с бабушки, она разливает из него в синие с золотом чашки невиданный мной доселе красный чай, потом под аплодисменты задувает торт с двадцатью четырьмя свечами, уверенно режет его, и так же начиная с бабушки, раскладывает отрезанные кусочки по блюдцам.

– Это тоже ты испекла? – спрашиваю её я, когда она, слегка офигевшая от всего, приземляется на своё место. – Кстати, очень вкусно, как, впрочем, всё, что ты приготовила…

В ответ получаю испепеляющий взгляд и лёгкий пинок туфлей под столом.

К десяти часам гости начинают расходиться. Первым отчаливает подводник. «Пора в базу, – говорит он, медленно, по-стариковски вставая, – засиделся». Вслед за ним, церемонно со всеми, кроме меня, попрощавшись, уходит Тёмсик. Я тоже порываюсь уйти, но Настя меня удерживает. Не понимаю, зачем ей это нужно, но не сопротивляюсь. В конце концов, в квартире остаются четверо: Настя, её отец, бабушка и я.

– Вот теперь иди, – говорит мне Настя.

Говорю: «до свидания» бабушке, жму руку отцу. Попрощавшись со мной, они оба тактично покидают прихожую, оставляя нас с Настей одних. Мне кажется, они очень милые люди, или это просто я пьяный.

– Тебе, вообще, куда? – спрашивает Настя тихо.

– Город Королёв Московской области, – отвечаю я, подавив зевок.

Настя делает большие глаза:

– Куда-куда?

– Раньше это место гордо именовалось Калининградом Московской области в честь дедушки Калинина, а теперь Королёвым той же области, не трудно догадаться, в честь кого. По Ярославской ветке. Сорок минут кошмара, и ты дома.

– Прости, я думала, ты москвич… мне так стыдно, но я не хотела, чтобы ты уходил раньше…

– Тёмсика? – осеняет меня.

Из уверенной в себе девицы Настя вдруг превращается в виноватого в чём-то ребёнка.

– Угадал, – тихо произносит она.

– Династический брак?

– Вроде того…

– Отцов протеже?

– Угу…

Мне становится тоскливо. Так, будто меня только что бесстыдно обвесили и обсчитали в магазине. Нет, я не злюсь, просто на душе как-то гадко.

– Теперь мне стала понятна моя роль в этой странной пьесе, – говорю я спокойно, – спасибо.

– Ничего тебе не понятно…

Настя смотрит на меня в упор. В её глазах никаких чертят, она серьёзна, как училка ботаники.

– В женском поведении есть вещи, – говорит она, – которые мужчины, в принципе, понять не в силах. Как бы ни старались. То, что я пригласила тебя на день рождения – одна из них. А теперь иди.

Открываю старый, если не сказать, древний, замок с ребристым колёсиком.

– Прощай.

Настя провожает меня странным взглядом.

– До свидания. И смотри, аккуратнее, не прощу себе, если с тобой что-нибудь по дороге случится.