Дети иллюзий

По залу прокатывается сокрушительное «Ах!..», когда сорванная, словно порывом ветра, накидка слетает с Маргариты прочь. Несмотря на протесты, припадаю к биноклю, и… на том самом возвышении, в обществе потусторонних бандитов, вижу прекрасную голую девушку. Прекрасную до такой степени, что мне больно на неё смотреть. При этом нагота её кажется абсолютно уместной и совершенно не смущает – вероятно, срабатывает эффект, который чётко отделяет красоту от похабщины. Только через несколько секунд (или минут) я замечаю, что на ней, кроме маски и парика, надеты крохотные черные трусики.

– Ничего не скажешь, хорошо подготовилась к балу, – тихо произносит Дон Москито.

– Настоящая королева! – вырывается у меня.

Сцена бала я практически проходит мимо меня. Я всё время смотрю только на Маргариту – и не могу налюбоваться. Гости появляются откуда-то из темноты слева, их представляют королеве, Коровьёв с Бегемотом во всеуслышание заявляют, что они в восхищении, а я всё смотрю и смотрю. Мне даже всё равно, прибывают ли дамы, как им положено по книге, обнажёнными. Я весь без остатка поглощён прекрасной Маргаритой.

Но на последнего гостя я всё же обращаю внимание. В образе барона Майгеля – в чёрной паре и белоснежной манишке – на сцене появляется Че, которого хорошенько пошатывает. Взявши друга в прицел, я замечаю, что он, ко всему прочему, невероятно бледен.

«Интересно, как это ему удалось так глубоко войти в образ?» – думаю я.

– А! Милейший барон Майгель! – восклицает Воланд.

Че отвешивает ему неловкий поклон и пятится назад.

– Милый барон, – продолжает Воланд, – был так очарователен, что, узнав о моем приезде в Москву, тотчас позвонил мне, предлагая свои услуги…

В ответ Че, как мне кажется, несколько натужно улыбается и снова кланяется.

– Да, кстати, барон, разнеслись слухи о чрезвычайной вашей любознательности…

– Посмотри-ка на Серёжу, – обращаюсь я к Дону Москито, – тебе не кажется, что…

А в ответ, прямо как у Владимира Семёновича, тишина. Моего друга, как будто тут и не было вовсе.

Некоторое время я пребываю в нешуточном замешательстве, затем начинаю успокаивать себя мыслью, что ему, возможно, просто приспичило, и он решил спуститься вниз, в туалет. Ещё какое-то время я размышляю: не пойти ли за ним, но решаю всё же досмотреть спектакль до конца.

Че, то есть Барон Майгель, теперь ещё белее, чем прежде, и дрожит всем телом. Мне кажется, он что-то тихо говорит, обращаясь сначала к Воланду, а потом к Азазелло, но что именно, я не могу разобрать. Видимо, ничего от них не добившись, он делает шаг назад, но стоящий сзади него Коровьёв пихает его в спину так, что тот оказывается снова там, где был секунду назад.

– …так вот, чтобы избавить вас от этого томительного ожидания, мы решили прийти к вам на помощь, – заканчивает Воланд.

Че смотрит вверх, в зал, возможно, высматривая меня; наши взгляды в какой-то момент встречаются, и я вижу в его глазах неподдельный, мало сказать – страх. Ужас.

То, что происходит дальше, до этого момента я не мог представить даже в самом страшном сне. На сцену со стороны правой кулисы выбегает Дон Москито и, вырвав из рук Азазелло револьвер, с криком: «Беги!» начинает по-ковбойски, с бедра палить в Воланда и свиту. Вокруг стрелка образуется приличное облако сизого дыма. На сцене происходит небольшая паника: напуганные актёры в большинстве своём перемещаются влево, подальше от незапланированного в пьесе персонажа, лишь Воланд и Маргарита стоят, где стояли. Монументами возвышаются они над происходящим.

От возбуждения я вскакиваю с грязного стула, и поэтому на секунду или две теряю Дона Москито и Че из виду. Когда же мне снова удаётся навести на них окуляры бинокля, первый уже сидит на полу безоружный, закрыв лицо руками, а на груди у второго начинает расти алое пятно, к которому, спустя мгновение, кем-то из свиты подставляется золотая чаша.

– Глупец! – громко, словно стараясь кого-то перекричать, произносит Воланд. – Что ты хотел изменить?

По залу прокатывается ропот.

– Я пью ваше здоровье, господа! – Воланд поднимает левую руку в приветствии и прикладывается к чаше.

В зале становится темно, и с промежутком в несколько секунд раздаются три громовых раската. Включается свет, да такой яркий, что вся сцена теперь представляет собой большое белое пятно.

На переднем плане стоит обновлённый Воланд. На нём чёрный бархатный плащ и берет с пером, а сбоку сверкает длинная шпага с золотым эфесом. Рядом с Воландом – Маргарита, которая в потоке яркого света кажется невесомой. Больше на сцене никого нет.

– Пей! – говорит Воланд, протягивая Маргарите чашу.

Маргарита покорно принимает её двумя руками и делает долгий глоток. Капелька ярко-красной жидкости убегает из уголка её рта по шее, затем по левой груди и останавливается на животе. Снова гремит гром, где-то за сценой начинает играть марш, поют петухи, и становится невообразимо темно.

Свет зажигается минуты через три-четыре, за которые зал успевает перейти от недовольного бормотания к предпанической возне. Видимо, верно, что страх темноты из человеческих страхов наипервейший.