Дети иллюзий

Ходить по полупустому музею, да ещё в лёгком подпитии, приятно. Картины навсегда ушедшей русской жизни, лица с недоступной ныне глубиной взглядов, сжимающие сердце пейзажи… Мало того, что всё это до последнего мазка родное и с детства знакомое, буквально от каждого полотна исходит нечто, отличающее настоящее искусство от… ну, сами знаете, от чего. Нет, что ни говори, а русскому здесь хорошо. Не знаю, правда, как немцу…

У Тропининской «Златошвейки» мне вдруг вспоминается Настя. Портретным сходством тут и не пахнет, просто срабатывает какая-то ассоциативная связь, даже лень думать, какая именно. Одна за другой всплывают в памяти сценки нашего с ней странноватого знакомства, будто эпизоды старого, давно не смотренного фильма. Мне становится весело и грустно одновременно.

«Может, стоит к ней наведаться? – думаю я. – Просто так, узнать, как у неё дела… посмотреть, как там Тёмсик…»

– Ты чего тут застрял? – спрашивает свесивший голову через моё плечо Дон Москито. – Кого-то напоминает?

– Не совсем, – отвечаю я, отходя от портрета подальше, – просто память как мутная вода из фильмов ужасов: никогда не знаешь, кто и когда оттуда выскочит…

Дон Москито смеётся:

– Для того, чтобы ничего не выскакивало, человечество и придумало алкоголь.

Идём дальше. Из зала в зал, от эпохи к эпохе, из прошлого практически в современность. Тропинин, Боровиковский, Брюллов, Кипренский… Меняется век, меняется стиль. Чем ближе к нашему времени, тем острее я начинаю чувствовать безусловный максимум понимания и приятия того, что вижу. Репин, Верещагин, Серов, Саврасов… Вот он, мой идеал живописи. Вот что я понимаю под этим словом. Вершина, абсолют, совершенство…

В зале Крамского нам попадается интересная парочка: высокий немного нескладный молодой человек с длинными волосами и маленькая девушка с острым профилем. Девушка перемещается от картины к картине лёгкой рысцой; её спутник следует за ней медленной широкой поступью большого человека.

У «Христоса в пустыне» пара делает короткую остановку.

– Вот видишь, пустыня автору не удалась, и сразу Христос пропал! – констатирует девушка.

– Люд, ты уверена? – вопросом отвечает молодой человек. – А я ничего такого не замечаю.

Девушка делает оскорблённо-удивлённое лицо.

– Конечно, уверена! Мне же читали этику с эстетикой, я точно знаю, что красиво, а что нет!

Озадаченный молодой человек остаётся у «пропавшего» Христоса, видимо, в надежде понять, что там не так с пустыней, а девушка устремляется дальше. Неожиданно мне в голову приходит совершенно сумасшедшая догадка. Буквально долю секунды борюсь с нерешительностью, побеждаю по очкам и быстрым шагом устремляюсь за девушкой.

– Извините, – говорю я, догнав её у двери в следующий зал, – вы не подскажете, который час?

Девушка резко разворачивается на месте и впивается в меня тёмными, близко посаженными глазками.

– У меня нет часов, – отвечает она после быстрого осмотра моей физиономии, – не ношу.

– Отлично! – вырывается у меня. – Убеждён, что у нас с вами есть общие знакомые!

Девушка делает шажок в мою сторону и пристально вглядывается в моё лицо, видимо, стараясь разглядеть знакомые черты.

– Какие? – спрашивает она.

– Настя…

– Настя? – переспрашивает девушка. – Какая Настя? Рогачевская?

– Возможно, я фамилии не знаю, – говорю я, постепенно теряя уверенность, – она работает в турфирме «Волга»… на Изабеллу Росселини похожа.

Лицо девушки добреет:

– Точно, Настя Рогачевская. Мы где-то встречались? Я вас что-то не помню.

Облегчённо выдыхаю:

– Нет, мы не встречались, просто она мне вас очень точно описала.

Появляется её отставший кавалер. Покосившимся фонарным столбом нависает он надо мной справа.

– Какие-то вопросы, Люд? – спрашивает он девушку, недобро глядя на меня.

– Всё в порядке, Слав, – успокаивает она. – Молодой человек спросил меня, сколько сейчас времени, а оказался знакомым Насти Рогачевской.

– Половина второго, – невозмутимо сообщает кавалер, – ещё вопросы?

– Спасибо огромное, – кланяюсь я, отступая обратно к «Христосу», – не буду вас более задерживать. До свидания.

Люда делает мне на прощание ручкой:

– Привет Насте, сто лет её не видела.

Ещё раз кланяюсь в знак согласия.

Молодой человек, тоже кивнув в мою сторону, только небрежно, берёт свою всезнающую подругу под руку, и парочка удаляется в следующий зал. Через пару секунд оттуда доносится:

– …ой, Слав, не говори, у неё знакомые такие же чудные, как и она сама…

«На себя бы посмотрели, – думаю я, – а к Насте я теперь совершенно точно зайду – то был знак. Рогачевская, значит…»

– Чего замер? – вклинивается в мои рассуждения подошедший Дон Москито, – опять что-то всплыло?

– Всплыло, Коль, всплыло.

И вот, наконец, Врубелевский зал. Устало опускаюсь на стоящую в самом центре банкетку. Лёгкий винный хмель, создававший в голове иллюзию праздника, практически испарился. Но вот в чём фокус: окружающая меня красота блеска не потеряла. Видимо, на изобразительное искусство закон повышения женской привлекательности от дозы выпитого не распространяется.