Дети иллюзий

– Тебе не кажется, что всё, что мы сейчас вокруг себя видим, написано буквально вчера? – спрашивает меня Дон Москито, присаживаясь рядом.

– Кажется, – отвечаю я, – но тут всё просто: этот зал недавно открыли после реставрации.

– Я не об этом. Не кажется ли тебе, что в его картинах много современного? Или, точнее, в картинах современных художников много из того, что мы видим вокруг?

Удивлённый, поворачиваюсь к другу:

– С каких пор ты стал разбираться в современной живописи?

– С недавних.

Дон Москито встаёт и делает несколько шагов в сторону, но тут же возвращается.

– Это Анюта с недавних пор стала разбираться в живописи, – нервно говорит он, – это она мне про Врубеля напела…

Я тоже встаю:

– Слушай, хватит себя изводить… ты ещё ничего не знаешь. Подумаешь, какой-то портрет! Она-то сама что о нём говорит?

– Говорит, что подарок… чёрт, как курить хочется!

– Чей?

– А вот чей, не говорит!

Дон Москито начинает прохаживаться взад-вперёд. В своём нынешнем прикиде он ужасно стильно смотрится на фоне «Принцессы Грёзы», но я не решаюсь ему об этом сообщить. Пусть лучше сначала остынет. Он не на шутку завёлся, это видно. Чувство собственника, будь оно неладно!

– Дорого бы я отдал за то, чтобы узнать, кто этот художник от слова ху… – говорит он, и я верю каждому его слову.

Тут мне в голову приходит, кажется, весьма здравая мысль:

– Слушай, Коль, художники же обычно подписывают свои картины, – говорю я, должно быть, громче, чем следовало. – Посмотри внимательно в правом нижнем углу, может, там есть чего. Тогда мы узнаем, кто автор.

Неожиданно из-за перегородки появляется пожилая дама с огромным шиньоном на голове.

– Тише, молодые люди, не надо никуда смотреть! – говорит она назидательно. – Здесь все картины Врубеля!

Из музея нас выставляют мягко, но настойчиво. Маленькая и круглая женщина-милиционер с закреплённой сзади рацией, антенна которой задорно виляет при ходьбе, словно хвост, молча провожает нас до выхода. Мы с Доном Москито совершенно не сопротивляемся – нам весело. Хохот отпускает нас только на улице.

– Какой дальше план? – спрашиваю я.

Вместо ответа Дон Москито извлекает из кармана какой-то листок.

– Что это? – спрашиваю я.

– Контрамарка на две персоны. Че дал мне ещё в ту субботу, чтобы я с Анютой сходил.

– А что там сегодня дают?

– «Мастера и Маргариту».

Поднимаю правую руку вверх:

– Голосую за вечернюю чертовщину! Только надо доба-а-вить…

– …ещё, чтобы стало светлей, – подхватывает Дон Москито низким голосом.

И уже дуэтом:

– …хотя бы на ми-и-и-иг!

Мы добавляем ещё дважды: один раз у метро «Третьяковская», и второй – в непосредственной близости от Кремля, на Никольской. Мой выбор приходится на баночную «Баварию», в основном из-за её демократичной стоимости, а выбор Дона Москито – на бутылочное «Останкинское», дизайн этикетки которого подходит к его имиджу. И хотя пиво на вино сами знаете что, нам хорошо. Мир снова становится прекрасным, Москва – красивой и чистой, люди вокруг – симпатичными. Раскрывающая тайну русской души формула Довлатова: «Утром выпил – весь день свободен» работает. Лишь однажды мне вспоминается тот алкаш из гастронома, но я отметаю воспоминание: мне-то такое не грозит, я-то себя держу в руках, в любой момент могу бросить…

Мне снова весело. Моя походка легка, как и мысли. Дон Москито не отстаёт – он также весел и невесом. Словно гонимый лёгким ветерком подсдутый воздушный шарик парит он, почти не касаясь тротуара.

Мы бессистемно бродим по улицам и переулкам выбирающейся из зимних окопов столицы. Чего тут только не встретишь: кургузые допожарные особнячки и пышные дома-дворцы девятнадцатого века сменяются модерном начала века нынешнего, те – шедеврами конструктивизма, последние, в свою очередь, дают место сталинскому барокко и блочным ужасам поздней советской архитектуры. Вот за это я и люблю центр – тут всего полно, и всё рядом. К сожалению, большинство зданий, особенно тех, что не выходят на крупные улицы, имеют запущенный и даже жалкий вид. Но более всего меня бесит попадающиеся то здесь, то там следы лужковского вандализма – старинные дома, от которых остались только стены, а то и один фасад.

– Ждут очередной реинкарнации в банки или офисы, – комментирует Дон Москито.

– Хорошо, что вообще не снесли, – отвечаю я, – а то могли. Это сейчас называется: «точечная застройка». Говорят, скоро в центре ничего старого не останется – всё снесут или перестроят.

– Это характерная черта нашего времени: не делать ничего нового, а только переделывать старое. Что поделаешь – постмодерн!

– А когда старое кончится, что тогда будет?

Дон Москито останавливается посреди тротуара и крайне задумчиво всматривается в обшарпанную стену дома напротив, будто сквозь неё ему видно будущее.

– Возможны два варианта, – произносит он, икнув, – либо совсем ничего, либо что-то революционно новое настолько, что… что… ну, чтобы всё вверх дном… наизнанку… как бы это сказать…

Не в силах подобрать нужных слов, он замолкает.

– Не трудись, – обрываю его я, – всё понятно. Непонятно другое: что из этих двух зол лучше.

– А почему ты считаешь второе злом?