Дети Ирены

Ошеломленный врач в ужасе тут же согласилась снять все обвинения, и директор смело вступил в переговоры с полицией, непринужденно дав ложные показания. Примирительно пожимая плечами, он объяснил, что после случившегося в приют приходила настоящая мать ребенка, а потом куда-то исчезла. Она обязательно придет, чтобы забрать его, но кто знает, где она сейчас? Прячется, должно быть, где-то неподалеку. Скорее всего, дома. Уловка сработала – а что еще могла сделать полиция, – но Ирена знала, что этим решением они по большому счету не выиграли ничего. Ситуация выглядела крайне подозрительной, привлекла ненужные разговоры и внимание. Опасные разговоры и внимание. Теперь у Ирены появился еще один невольный сообщник, которым она могла управлять, но на счету была и рискованная операция, которая вот-вот могла быть раскрыта. Так продолжаться не могло. Ей нужно было найти более безопасные способы передачи детей городским приютам, а именно это нужно было делать на более высоком иерархическом уровне.

Действовать, кроме того, нужно было быстрее. Гетто охватил новый страх. Когда Ирена заходила к Але на улицу Смоча, та рассказала, что до ее знакомых в подполье дошли пугающие слухи. Шепотом их передавали по всей Варшаве вместе с новостями о смерти на востоке. В январе в город прибыл 31-летний еврей по имени Шлама бер Винер, сбежавший из лагеря в местечке Хелмно [11]¹⁴⁰. Он рассказывал страшные вещи о том, как тысячи были убиты в лесу, загнаны в длинные фургоны и отравлены выхлопным газом. Слушатели плакали, когда он говорил о воплях отцов, которых заставляли мочиться в открытые могилы с их семьями, а затем ложиться среди них, чтобы погибнуть от града пуль. Ходили также слухи о том, что немцы вскоре соберут всех детей до двенадцати лет и отправят в особый лагерь, «город детей». Многие в еврейском квартале не могли в это поверить. Те же, кто верил, – молодые люди вроде Адама, – начали всерьез рассуждать о вооруженном еврейском сопротивлении, и семьи принялись строить планы безотлагательного освобождения своих сыновей и дочерей из гетто. Поэтому отнюдь не стало случайным совпадением, что к весне 1942 года число детей, которых Ирена и ее товарищи спасали из гетто, резко возросло.

Ирена знала, что ей нужно привлекать в сеть больше людей. Детский дом отца Бодуэна был лишь одним из учреждений социальной работы и приютов, где Ирена размещала сирот, но сотрудничество с ним следовало отладить и расширить его масштаб. Ей также нужно было найти с помощью связей в подполье новые способы размещения детей в приемных семьях. И здесь мог помочь не кто иной, как Ян Добрачинский, тот самый, чьи политические взгляды Ирену так настораживали.

Ян Добрачинский и раньше уклонялся от опасности, вернув в гетто десятки детей. Как она может доверять человеку, чьи политические взгляды настолько отличаются от ее собственных, этому антисемиту? Яга пыталась напомнить Ирене, что та ошибалась, осуждая Яна. Добрачинский, который руководствовался своей католической верой и отнюдь не был лишен ценностных ориентиров, хотя они с Иреной и расходились в том, где у его «морального компаса» находится истинный север. Ян, как и все они, был предан Польскому подпольному государству, всему, что они строили. Лицо Яги красноречиво говорило Ирене, что она была слишком прямолинейно мыслящей и упрямой. Нам нужна его помощь, – мягко уговаривала ее Яга. Но Ирена сопротивлялась.

На нее давило, не давало покоя кое-что еще. Что делать со списками? Яга тоже беспокоилась об этом. Только Ирена и ее ближайшие соратники знали настоящие имена детей, которые они заменили на другие. Только Ирена знала все. Но что, если что-то случится с ней? Сможет ли кто-то другой отыскать всех детей, спрятанных под фальшивыми именами по всему городу?

А что, если…

Ирена должна была найти какой-то выход.

Глава седьмая Дорога в Треблинку

Варшава, июль 1942 года

Начиная с июня 1941 года часть еврейских и польских заключенных направили в трудовой лагерь в маленькой деревне у реки Буг чуть более чем в ста километрах к северо-востоку от Варшавы. Неподалеку находился железнодорожный узел в Малькине, и зимой 1942 года узники работали в окруженных лесами гравийных карьерах.

В апреле 1942 года узникам нашли новую работу¹⁴¹. От узла в Малькине нужно было отвести новую железнодорожную ветку в виде небольшого зигзага, для чего вырыли длинные траншеи. Из близлежащих деревень забирали людей для обустройства бараков. Охранники, наблюдавшие за постройкой, были очень жестоки, и в день казнили не меньше двух десятков еврейских рабочих. Поле вокруг было усеяно мертвыми телами, которые по вечерам доставались собакам.