Дети из квартала «Рядом-с-небом»

Образ старого верного пса возник перед ними. Странное волнение охватило обоих.

— Ка-си-ке, — произнес старик, словно ребенок, который учится читать.

Мальчик повернул голову и посмотрел на него ясным, открытым взглядом. Потом посмотрел на Усебию, и оба они улыбнулись тихой, робкой улыбкой.

По мере того как день становился огромным и бездонным, образ мальчика все лучше вписывался в узкие рамки привычной картины ранчо. Цвет его смуглой кожи обогатил мрачные тона утоптанной земли, сияние его глаз оживляло наступавшие сумерки.

Мало-помалу его присутствие изменило весь дом. Рука его легко касалась блестящей поверхности стола, ноги стремительно несли его через порог, кожаное кресло было словно создано для его тела — каждое его движение удивительно подходило к этому так долго ждавшему его старому дому.

Радостный и взволнованный Хесусо опять вышел в поле, а Усебия суетилась в доме, надеясь теперь, когда в нем появилось это новое существо, избавиться от тягостного одиночества. Она старательно возилась с горшками у очага, готовила всякие приправы, а временами исподтишка поглядывала на мальчика.

Она видела, как он тихонько сидит в своем уголке, зажав руки между коленями, глядя вниз и постукивая ногами по земляному полу; и ей слышался тоненький пересвист, совсем не похожий на музыку.

Она спросила, как будто ни к кому не обращаясь:

— Что это за сверчок там распелся?

И подумала, что спросила слишком тихо, так как ответа не последовало. Но свист продолжался и стал теперь похожим на резкие восторженные трели лесной птицы.

— Касике! — неловко позвала старуха. — Касике!

И очень обрадовалась, когда мальчик ответил:

— Что?

— Так тебе, значит, нравится это имя? — После небольшой паузы она добавила: — А меня зовут Усебия.

Ей захотелось спросить мальчика, нравится ли ему у них в доме, но привычка к одинокой жизни одела ее душу такой корой, что даже и этот простой вопрос был для нее труден и мучителен.

Она замолчала и машинально продолжала заниматься своим делом, подавляя желание вновь заговорить с мальчиком, желание быть откровенной и общительной. Мальчик опять начал свистеть.

Глядя, как Усебия суетится у плиты, старый Хесусо ощущал теперь какую-то странную радость, как будто готовился присутствовать на церемонии, исполненной великого смысла, — как будто он впервые открыл для себя таинство принятия пищи.

Все привычные вещи в доме приобрели праздничный вид, стали более красивыми, словно ожили.

— Ты вкусно там приготовила, Усебия?

И ответ был столь же необычен, как и вопрос.

— Вкусно, вкусно, Хесусо.

Мальчик в это время был на улице, и все же его присутствие все время ощущалось.

Его маленькое острое личико вызывало сейчас у стариков глубокую нежность. Они думали о вещах, которые никогда раньше не вызывали у них интереса. Маленькие башмачки, деревянные лошадки, игрушечные павозки с крошечными оглобельками, кусочки цветного стекла.

Общая тайная радость сблизила их и озарила ясным светом их отношения. Казалось, они только теперь по-настоящему узнали друг друга и стали строить планы на будущее. Даже их имена казались им теперь прекрасными, и они получали удовольствие просто от того, что произносили вслух:

— Усебия…

— Хесусо…

Время перестало быть для них безнадежным ожиданием, оно стало стремительным, как бьющий из-под земли источник.

Когда стол был накрыт, старик поднялся, открыл дверь и позвал мальчика, который, сидя на земле, играл с богомолом:

— Касике, иди есть!

Мальчик не слышал его, потому что был слишком увлечен созерцанием тоненького зеленого тельца, похожего на прожилку листа. Пристально глядя на землю, мальчик воображал, что его богомол — большой и страшный зверь. Насекомое тихонько двигалось, перебирая своими крошечными лапками, и мальчик напевал бесконечную песенку:

Богомольчик, богомол,

Твой домочек очень мал…

Богомол время от времени приподнимал свои передние лапки и смешно ими двигал, словно измеряя пространство вокруг. Песенка сопровождала каждый его новый шажок, и внешний вид насекомого в воображении мальчика постоянно менялся, пока он не приобрел очертания какого-то редкостного зверя.

— Касике, иди есть!

Мальчик обернулся и устало поднялся, «словно «возвращаясь из долгого путешествия в какой-то иной мир.

Вслед за старым Хесусо он вошел в наполненную дымом хижину. Усебия уже расставляла жестяные плошки с побитыми краями, в центре стола высился большой каравай хлеба из кукурузной муки, холодный и грубый.

Хотя обычно Хесусо с утра до вечера бродил по холмам и полям, в этот день он вернулся домой еще до полудня.

Когда он приходил в обычное время, ему было легко повторять обычные жесты и привычные фразы, находить себе место в доме, которое как бы определялось самим часом его появления; но такое раннее возвращение означало решительную перемену во всем течении их жизни, а потому он вошел смущенно, понимая, как должна удивиться Усебия.

Избегая ее взгляда, он направился прямо к гамаку и молча лег в него. Он не удивился, когда она спросила:

— Что, опять лень напала?

Он попытался оправдаться:

— А что там делать на этой жаре?