Дети из квартала «Рядом-с-небом»

Наконец они вышли. Дул легкий ветер, но Рикардо не замечал его и только злился, чего это мать так долго прощается с тем господином в холле. Сердце его начинало биться при одной мысли о жаре, которая ожидает его в Марале, о том, как он снова будет греться и загорать на солнце. И, конечно же, он с лихвой наверстает пятнадцать дней, потерянные здесь, в городе, где приходилось гулять в этих противных широких штанах.

Серый туман обволакивал город, и редкие фонари едва освещали фигуры ранних прохожих. Через окошко машины Рикардо смотрел, как быстро бегут мимо улицы и дома. На станции он увидел старух в больших черных шалях. Они торговали красным вином и соками.

Мать купила взрослый билет для себя и детский для Рикардо (а ему очень хотелось, чтобы и на него купили взрослый билет). Получив билеты, они сразу пошли туда, где стояли поезда. Там был один с очень высокими, без окон, вагонами, такими некрасивыми, что они казались просто коробками. Мать объяснила ему, что такие поезда служат для перевозки вещей и скота. Рикардо спросил, не возят ли в них коров, потому что оттуда доносился запах свежего коровьего навоза, и мать сказала, что да, и коров тоже. Вдруг он услышал шум, от которого у него задрожали колени, и через секунду увидел огромную черную машину, без вагонов и с большим глазом во лбу. Она горделиво двигалась вперед, время от времени свистела так, что они вздрагивали, и выбрасывала клубы белого дыма. Рикардо подумал, что на ней ехать было бы интереснее — по крайней мере в ней нет такого множества людей, какое было в вагонах, когда он ехал сюда.

На станции между тем становилось шумно.

— А в котором поедем мы? — спросил Рикардо, но мать так и не ответила, наверное, думала о чем-то своем. Может быть, о прощании с тем господином.

Рикардо обернулся и увидел, что в огромный станционный зал входит девочка с золотистыми, как солнечные лучи, кудряшками. Он поспешил поправить сбившуюся набок пилотку.

«Когда объявят посадку, — подумал Рикардо, — я сяду в такую машину, на которой нет ни царапинки, и чтобы у нее было много вагонов, и чтобы она свистела громче всех. Сяду рядом с шофером, хотя его не называют так, а зовут железнодорожник или машинист. Сяду около него и скажу ему, чтобы он дал свисток погромче. Вот будет смеху, когда там, внизу, люди бросятся бежать, как зайцы. Плохо только, что мама не разрешит мне высовывать голову и глядеть на домики, которые проносятся мимо, словно окутанные туманом, и на людей, которые останавливаются и машут руками, и на старушек, которые продают соки и разную еду. Вот это плохо! Ведь когда я ехал сюда, я мог смотреть на что захочу, и никто мне ничего не говорил».

Рикардо с матерью вошли в вагон вслед за группой крестьян в пончо и старух в шляпах. В руках у крестьян были большие пакеты и даже мешки, но ни у кого не было такого чемодана, как у мамы. Рикардо спросил, почему они не сели рядом с водителем, и мать ответила, что билеты на те места стоят дороже. Тогда Рикардо вспомнил о девочке с золотистыми кудряшками и, оставив мать с ее чемоданом, забился в самый угол сиденья, сгорбился и надвинул пилотку на самые брови…

Дед сказал, что нужно перегнать скот из Чучо и что сейчас невозможно нанять хороших погонщиков. Мало кто соглашается возиться с этими своенравными, опасными бычками. Эх, если бы был жив черный Рубен… Мальчик подумал про себя, что Рубен уже не нужен, ведь есть же он, Рикардо, но вслух он ничего не сказал, а только сердито посмотрел на деда. Но дед этого не заметил.

Опять он должен оставаться дома, на ранчо. Никак не дадут ему возможности проявить себя. Опять он должен делать то, что делал каждый день во время каникул: помогать работнику, по прозвищу «Разиня» пригонять коров, отвязывать одного за другим телят, подпуская их только к уже подоенным коровам. А когда выпускались новорожденные телята, то нужно было бежать привязывать коров, которые могли их растоптать. Но это было еще не всё: когда коровы были подоены, он должен был бежать за пахтой для телят, возить воду на осле и выполнять тысячи других поручений. А ведь если бы ему разрешили оседлать маленькую лошадку и дали бы лассо, принадлежавшее когда-то покойному Рубену, то он не побоялся бы и более серьезных дел. Но дед упрямо твердил, чтобы он помотал лишь Разине, а это означало, что до настоящего погонщика он еще не дорос.