Дети капитана Тореодора

— Эта дверь ведёт в людской погреб…

— А эта — на людскую кухню…

— Глядите-ка, глядите-ка, здесь выход в огород!

— А тут по коридору налево — прямиком под куст смородины!..

Чудесно, чудесно. Лучше не придумаешь. Для полного счастья оставалось лишь дождаться приезда «верхних жильцов» — людей. Они наполнят кухонные шкафы всевозможными лакомствами, погреб — мешками с мукой, крупой и картофелем, а сердца мышей — благодарностью.

* * *

Весь следующий день людей ожидали с большим нетерпением. Папа то и дело поглядывал на часы. Очень точные, фирмы «Сейко», подвешенные за сломанный замочек на гвоздик в гостиной.

Прошло утро и прошёл полдень.

Лиза с мамой несколько раз ходили в сад и приволокли оттуда несколько салатных листов. А в бутылочку с надписью «имодиум» поставили пышный букет маргариток — новое жилище украсилось цветами. Маргаритки хотели поставить и в «верхние покои» — пустую гостиную для людей. Но не нашли нужной посуды — и пук цветов воткнули прямо в щель оконной рамы. Так полагалось. Соседей-новосёлов надо встречать приветливо.

Люди прибыли только к вечеру, когда мыши ужинали при свечах. Из салатных листьев сделали салат, а свечи порезали на шестнадцать аппетитных частей — для папы, мамы, бабушки с дедушкой, Лизы с Максом и остальной малышни.

Вот тогда-то и грохнуло!

И вздрогнул потолок! А бутылочка с надписью «имодиум» перевернулась — и маргаритки шмякнулись на пол.

Папа, потирая лапки, выскочил в коридор и с быстротой хорошего спортсмауса (папа в молодости был спортсмаусом) добрался до наблюдательного пункта на террасе.

Бумм… трррах!..

Перед открытой калиткой ревел огромный фургон. В распахнутой пасти его стоял человек в зелёном комбинезоне, махал руками и кричал:

— Поднимай… Хватай… Пошёл! Боком, боком давай!

Несколько носильщиков — тоже в зелёных комбинезонах — выгружали из фургона большие картонные коробки.

— Осторожно! Осторожно! — скакал вокруг человек в синей джинсовой куртке и квадратных очках. — Там стекло!

Папа Лопушайло, догадался папа Мышайло. И с симпатией оглядел нового соседа. Папа Лопушайло был толстеньким и гладким — видно, любил покушать. Это было хорошим знаком.

Двое носильщиков протаскивали через калитку пузатый шкаф.

— Осторожно, ступеньки! — предупредил папа Мышайло, обеспокоенно всплеснув лапками. Но его никто не расслышал — такой стоял грохот.

Шкаф благополучно затащили в дом.

За ним из пасти фургона выполз диван — важный, бархатный, ярко-пунцовый. За ним, встав на бок, протиснулась широкая кровать. За нею — ещё три кровати поскромнее. Два ярко-пунцовых кресла в тон дивану. Шесть связанных между собой (и потому выглядевших несколько сконфуженно) ярко-пунцовых стульев. Ещё множество громадных коробок с непонятным содержимым. И, наконец, кухонная мебель — белый, как айсберг, холодильник, аппетитная плита (это парадокс: плита несъедобная, но почему-то выглядит аппетитно) и разной величины кухонные шкафы.

«Хорошие шкафы, — мысленно одобрил папа Мышайло. — Большие. И вместительные…» Он был очень доволен. Он был более чем доволен. Ему даже захотелось пожать папе Лопушайло лапу. Но, к сожалению, слишком велико было расстояние от террасы до калитки.

Бумм… трррах!..

Выгрузка продолжалась долго. Последним выкатился велосипед — худой, спортивный — и, недокатившись до крыльца, обессиленно прислонился к стене сарая.

Вот, кажется, и всё. Двери фургона захлопнулись. Люди в комбинезонах залезли внутрь, машина дрогнула и попятилась, отъезжая…

Папа Мышайло отряхнул лапки и послал чудесную улыбку всей своей мышиной семье, сгрудившейся у подвального окошка.

В этот момент из дальнего конца улицы послышался шум мотора.

У ограды затормозил белый автомобиль. Дверца распахнулась, и из машины вылезла женщина в обтягивающих джинсах и с объёмистой корзинкой в руках. А с заднего сидения спрыгнули мальчик в штанах до колен и девочка в длинном сарафане.

— Папа! Мы приехали! — Человеческие дети вприпрыжку помчались к дому.

«Ну какие лапочки», — умилился папа Мышайло, невольно сравнивая детей со своими старшими — Максом и Лизой. У Макса на шее было чёрное пятнышко наподобие «галстучка», а у Лизы — белоснежный «воротничок». Даже шерсть на голове у человеческих детей была такой же пепельной, как шкурка у его мышат.

«Да и, пожалуй, глазёнки такие же умные.» Папа Мышайло был в совершеннейшем восторге от новых соседей.

«Приятные, оч-чень приятные люди», — повторял он про себя, краем глаза наблюдая, как мама Лопушайло следом за детьми входит через калитку, ставит на землю свою объёмистую корзинку, откидывает решётчатую крышку и…

О, ужас!

Улыбка сползла с мордочки папы Мышайло, а усы встали дыбом.

Боже. Тревога. SOS.

Из корзинки, потягиваясь на ходу, выбралось лохматое чудовище.

Выбралось. Встряхнулось. Оглянулось. Зыркнуло глазами из-под косматых бровей по террасе (так что у папы Мышайло невольно дрогнули коленки). И, протиснувшись к крыльцу, потёрлось рыжим кошачьим боком о ступеньку.

— Ну, Одиссей, — мама Лопушайло потрепала кота по загривку, — обживайся, Одиссей. Тут твой дом.