Дети Крылатого Змея

— Спроси его, — Тельма убрала бы руку, но ей не позволили. Мэйнфорд перехватил запястье, провел когтем по синим сосудам, сильно и больно даже, словно собирался прорвать тонкую кожу, а потом прижал ладонь к щеке. — Будешь говорить, спроси его, куда он дел мои деньги. Это ложь, что у мамы были долги… как и все остальное… она хорошо зарабатывала… и дом на Острове… дом на Острове ведь дорого стоит?

— Да.

А щеки у него колючие.

Не неприятно.

Наоборот.

— И драгоценности… у нее было множество драгоценностей… бриллианты — лучшие друзья… и сапфиры… рубины… особенно один. Крупный и темно-красный. Она говорила, что когда-то этот рубин украшал корону императора масеуалле. А потом из него сделали подвеску. Мама ее не любила… говорила, что от камня пахнет кровью.

Мэйнфорд гладил ладонью Тельмы свою щеку. Извращенец.

— …она и продать не могла… подарок.

— Чей?

— Понятия не имею. Твой брат… куда он дел мамины драгоценности? А ее счета… у меня есть доказательства. Книги. И расписки долговые. Даже если ты не станешь помогать…

Он коснулся сухими губами ее пальцев.

— …я все равно добьюсь, чтобы он… пусть не по суду… все узнают правду… я сделаю так, что все узнают правду…

— Не плачь.

— Я не плачу.

— Плачешь. А я…

— Помню. Не выносишь женских слез.

— Я их боюсь, — признался Мэйнфорд. — А еще… я не способен изменить прошлое. Никто не способен. И память твою… я бы забрал, но ты сама с нею не расстанешься.

Верно.

Тельма когда-то думала, что неплохо бы выбросить из памяти… да многое…

Первую ночь в детском доме. Ее не пустили в общую спальню, заперли в кладовке, чтобы слезы не мешали остальным. И хмурая работница, та самая, принимавшая вещи по описи — для нее и Тельма была вещью, к сожалению, негодной для реализации, — рявкнула:

— Сиди тихо, а то хуже будет.

Оказалась права.

Было.

Утром.

Холодно. И страшно. И все еще теплилась надежда, что за Тельмой придут. Что случилась ошибка. Мама ведь говорила, что каждый может ошибаться, главное — исправить ее вовремя. И тот, кто отправил Тельму в это жуткое место, исправит.

Приедет.

Заберет.

Заставит вернуть вещи, хотя бы кулон с лилией, которого было особенно жаль. Скажет, что все будет хорошо. Она не знала, кто будет этим чудесным человеком. Она выдумала его себе. Спокойного. Надежного. Такого, за которого бы спряталась охотно.

Только фантазии редко становятся реальностью.

И были дни. Множество серых дней. И была стая, ненавидящая Тельму. Удары. Щипки. Насмешки. Подножки… падение в грязь и недовольство воспитательницы. Были скудные завтраки и обеды, когда Тельму выворачивало от одного запаха еды. Целитель, тоже злой, задерганный. Ему не хотелось возиться с болячками Тельмы. Он вовсе полагал, что она сама виновата. Все вокруг так думали.

— Тише, девочка моя…

Кто это сказал?

Никто.

И зря слова потратил. Тельма спокойна. Слезы — пускай льются. Чай выходит. Или еще что-то. Главное, копилось долго, а это нездорово — держать в себе эмоции. Так ей говорили, потом, позже, в чистеньком заведении, куда Тельма попала из-за дара своего.

А если бы дара не было?

Она бы умерла. Она должна была умереть или там, в первом приюте, или во втором, куда ее перевели после безобразной драки — Тельма исцарапала лицо девице, вздумавшей отнять медведя. А второй откусила ухо. Она почти не помнила, как все произошло и почему она, до того дня терпевшая, вдруг взорвалась. Но ярость помогла.

Осталась.

И на новом месте стая ощутила готовность Тельмы дать отпор. Нельзя сказать, что ее вовсе не трогали. Всегда был кто-то сильней и наглей.

Вправе.

В неписаном приютском законе, преступать который было чревато. И выход один — примкнуть к сильнейшим или остаться среди отверженных. Тельма выживала. Ей не было стыдно. Наверное, не было… во всяком случае, тогда.

Украсть?

Воровство — лишь способ выжить. Главное, чтобы не поймали. А этому учишься быстро.

Обмануть? Сложнее. Почему-то у нее никак не получалось врать правдоподобно. А были такие, которые как дышали… жили ложью…

Просить?

Требовать?

Или взять нож и пойти на ночную охоту? Вдруг да повезет встретить пьяного. Девчонки постарше подрабатывали и иными способами. Тельма тоже научилась бы. Научили бы. Просто повезло… да, теперь она понимает, что повезло родиться некрасивой. Да и выглядела она моложе своего возраста, а клиенты, что ни говори, побаивались связываться с откровенными малолетками.

Эту память она бы отдала.

И страхи впридачу.

Старое кладбище с перекормленною землей. Желтые кости. Легкие, ноздреватые и хрупкие. Они легко ломались, а за целые платили дороже. Иногда везло находить зубы или даже золото.

…отдала бы и чужую боль. Ту, которая появляется вместе с черными пятнами на ладонях. С жаром. С запахом гноя… как их звали? Девочек-близняшек, которые первыми ушли? Тельма не помнит. И остальные… слишком много и всяких… воспитательница тоже… ее вот не жаль. Она ненавидела свою работу. И свою жизнь. И вообще, кажется, всех, с кем эта жизнь сводила.

Она забирала половину того, что платили за кости.

И отдавала четверть директрисе.