Дети Крылатого Змея

Их семь. Самый старый — низкое уродливое здание под черепичной крышей, из которой торчат остовы труб. Слева и справа к нему примыкают здания поновей. Сложенные из красного кирпича, отделанные белым мрамором, они выглядят вызывающе-яркими, щеголеватыми даже. Современные же корпуса вытянулись вдоль линии залива, отгородившись от прочих тополиной аллеей.

Мэйнфорду неуютно здесь. И он готов трусливо поджать хвост, отступить, найти любую причину, хоть мало-мальски вескую, достаточную, чтобы убраться с этой дороги.

А Тельме нравится.

Или нет?

Губы вновь облизала и поежилась, хотя в машине не холодно. По лицу не понять, что думает. Жалеет убогого? Презирает? Или все еще ненавидит, но тогда ненависть ее беззуба, бессильна и тем лишь сильней выматывает.

Стоило что-то сказать.

Сейчас.

Пока есть время.

Все еще есть время, но Мэйнфорд чувствует, как уходит оно.

Не песок — вода. Морская. С горечью и солью. С утраченной надеждой что-то изменить. А похоже, ему и вправду стоит обследоваться, если в голове мысли подобные бродят.

— Держишься рядом, — сказал он, когда машина остановилась.

Правильно.

Третий корпус. Прикладная неврология. Здесь он уже бывал и не желал возвращаться, но разве есть другой выход?

Матушка знает?

Наверняка.

И Гаррет… все в этом треклятом городе, обреченном подыхать, знают, что Мэйнфорд безумен. Нет, газеты были предельно корректны. Странное недомогание… приступ… переутомление… вопрос лишь в том, как надолго хватит этой корректности. Не сегодня завтра поставят вопрос об отстранении.

Временном.

Начальник будет говорить мягко и с сочувствием. Он — опытная крыса от политики и знает, как правильно разговаривать с обреченными. А Мэйнфорд обречен, что бы он сейчас ни делал. И не проще ли покориться? Сдаться? Лечь не только в этот, Бездной рожденный аппарат, но и в клинику? На обследование. День-другой.

Третий.

Белые таблетки в стаканчике. И голоса в голове отступят. А Мэйнфорд обретет покой. И Бездна с ним, с городом… как-нибудь выживет. А если и нет… Мэйнфорду будет все равно.

Тельма взяла его за руку.

И как это понимать?

Неужели вся его слабость — а сейчас Мэйнфорд ощущал себя слабым, как никогда прежде, — настолько очевидна?

— Спасибо, — он сказал это шепотом, но она услышала, кивнула. И все одно ничего не ответила. Ну и ладно, слова сейчас — это роскошь.

Кохэн держался на шаг позади.

Предупредительный, гад. Тактичный. И не бросит. Он единственный, пожалуй, кому можно верить… и Тельма. Наверное.

Их встречали.

Сестра милосердия в розовом костюме. Узкая юбка на ладонь ниже колен. Приталенный пиджачок. Шапочка с отогнутыми уголками. Нитка искусственного жемчуга. И за всем этим розово-жемчужным форменным великолепием не получается разглядеть лицо.

Мэйнфорд пытается.

Жмурится.

А оно, лицо, все одно ускользает. Какого цвета у нее глаза? Серые? Синие? Зеленые? Или вовсе карие? Карие к розовому не идут, Мэйнфорд помнит… а волосы? Блондинка или брюнетка?

Она что-то говорит, голос мягкий, а слов не разобрать.

Последствия приступа?

Или результат его, Мэйнфорда, нормального состояния?

— Дыши, — велела Тельма. — Это успокаивает. На счет. Вдохи и выдохи.

— Я спокоен.

Ложь.

Не спокоен. И сила, угли, оставшиеся от его силы, готовы разгореться. Если так, то от нынешнего визита хоть какой-то толк будет. Сила вернется… это хорошо.

— Спокоен, — Тельма улыбается. Странно, вот ее лицо Мэйнфорд видит, и ясно, настолько ясно, что способен разглядеть и синеватые сосуды под тонкою кожей, и бледное пятнышко на левом виске, не родинка, лишь тень ее. — Но все равно дыши.

Желая проверить догадку, Мэйнфорд обернулся.

Кохэн.

Смуглокож. Мрачен. И знаком. Его он тоже видит прекрасно, вплоть до царапины на шее, которая откуда-то да взялась… а медсестра…

Это не магия.

Здесь признают лишь один вид магии, и отнюдь не иллюзий.

Надо запомнить. Отметить.

И, сжав пальцы Тельмы, Мэйнфорд наклонился, сказал шепотом — не хотелось быть услышанным:

— У нее нет лица. И я не понимаю, что она говорит.

Тельма не стала переспрашивать: умная девочка. Лишь окинула медсестру внимательным взглядом. Нахмурилась. И улыбнулась.

— Скажите, — ее голос был настолько любезен, насколько Тельме вообще была свойственна любезность, — это ведь недолго? Сама процедура… мы очень спешим.

Мэйнфорд сосредоточился.

Ничего.

Он не расслышал ответа, только голос. И не голос даже, не человеческий — птичья трель.

Проклятье!

И страх, почти отступивший было, вернулся. Иррациональный. Всеобъемлющий. Парализующий. Этот страх заставил споткнуться. И остановиться.

И сделать шаг назад.

Он не может.

Не должен.

Если Мэйнфорд войдет в это здание, то никогда не покинет его. Не позволят. Найдут причину. Дюжину причин не выпустить его. Матушка наверняка воспользуется случаем. Воспользовалась.

Договорилась.

Признают нестабильным.

Представляющим опасность для социума.