Дети Крылатого Змея

Накачают таблетками… уложат… привяжут… и вскроют череп. Влезут в мозги, и вовсе не так аккуратно, как это сделала Тельма. Нет, их располосуют скальпелем. Прожарят. А то, что останется… если что-то останется… оно больше не будет Мэйнфордом. Оно станет покорно родительской воле и проживет ровно столько, сколько нужно будет семье.

Уйти.

Сбежать.

Пока еще…

…нет, Мэйнфорд хозяин над своими страхами. Не наоборот. Он заставил себя сделать шаг. И второй. И столько, сколько понадобилось, чтобы дойти до корпуса. Благо, далеко идти не пришлось.

Серая лестница. Десять ступеней. Дверь дубовая с выглаженной до блеска ручкой, с медной табличкой и древним фонарем, в котором теплилось живое пламя.

Статуи.

Запах карболки и спирта. И Тельма — единственным шансом выбраться. Почему Мэйнфорд верит ей? Ей ведь выгодно бросить его. Это даже не преступление. Наоборот. Она исполнит свой гражданский долг, служебный тоже и будет кругом права.

Кохэн…

Кохэн чужак. Как был, так и остался чужаком. И останется, сколько бы лет он ни прожил в Нью-Арке. И ни одна бумага не изменит этого факта.

Дверь распахнулась беззвучно.

— Мэйни, — Тельма сжала руку, — если не хочешь, то не обязательно…

Хороший предлог, только…

— Нет, — Мэйнфорд первым переступил через порог. — Только… пусть она уйдет.

И медсестра, разразившись очередною птичьей трелью, смысл которой от Мэйнфорда ускользнул, подчинилась. Куда она ушла? Когда?

Мэйнфорд не понял, как не понял и того, каким образом из холла переместился в подвалы.

Местные подвалы были хорошо знакомы. Сколько лет прошло, а ничего не изменилось. Или почти ничего. Та же прохлада, тот же искусственный запах мяты и свежей выпечки, который якобы должен успокаивать пациентов, то же мерное гудение генератора, упрятанного глубоко под землей. Ровный яркий свет. А стены вот перекрасили, в прошлый раз они были зелеными. Сейчас — жемчужно-розовые, должно быть, чтобы медсестрам в форменных их костюмах было легче скрываться в местных переходах.

Двери.

Джонни… откуда взялся?

С головой определенно нелады. Это ведь ненормально, чтобы куски реальности просто выпадали.

— Сейчас проведут сканирование, — голос Джонни звучал глухо и словно бы издалека, а лицо его виделось размытым. — Процедура совершенно безболезненна. От вас всего-то потребуется, что лежать неподвижно…

— Полагаю, он в курсе, — Тео держался чуть впереди.

Мэйнфорд видел спину. И белый халат. И бледную узкую шею. Хвост белых волос. А когда Тео обернулся, то успел отметить, что и его лицо плывет.

Но существует.

Если сосредоточиться.

И что в итоге?

Джонни знаком. И Тео. Тельма с Кохэном — ближний круг. Их Мэйнфорд видит особенно отчетливо. Значит, дело не в магии, а в нем самом. Тогда и с речью то же самое. Надо бы сказать, но…

— Вам ведь случалось проходить сканирование? — Тео замедлил шаг, теперь он держался по левую руку Мэйнфорда, но смотрел не на него — на Тельму. И интереса своего скрывать не пытался. А этот интерес, такой раздражающе явный, вызывал одно желание — врезать.

— Да, — сухо ответил Мэйнфорд.

— Десять лет прошло… интересно будет сравнить результаты.

Тон дружелюбный, приправленный толикой профессионального любопытства, что в нынешней ситуации простительно. Но прощать этого хлыща Мэйнфорд не собирается.

— Десять? — уточнила Тельма.

— Да.

— Тогда, если верить карте, тоже имел место приступ. Судороги…

— Я… плохо помню.

…ложь.

…помнит. Карету «скорой помощи». Носилки, к которым его прикрутили. Крепко прикрутили. Мэйнфорд пытался вырваться. Ему нужно было… что-то очень нужно было сделать, но он не помнил, что именно. Только знал: если освободится — всенепременно вспомнит. И Кохэна не допустили.

Помнит вой сирен.

И амулет, спеленавший силу.

Холодный металл. Иглу, которая входила в мышцы туго. Кажется, две или три согнулись, пока кто-то не додумался всадить иглу в шею. Помнит ток лекарства, которое было ядом. И как кричал. И темноту. Она все длилась, мягкая, уютная, пусть и наполненная голосами.

Когда темнота истончалась, ему вновь что-то кололи.

Мэйнфорд пытался сказать, что не хочет вечно блуждать в этой темноте, но не умел. Он потерял способность говорить.

Кохэн спас.

И медицинская доверенность. Пара альвов-юристов, которые не побоялись столкновения с матушкой. Мэйнфорд плохо понимал, что происходит. Он выбирался неделю. И всю неделю Кохэн прожил в одной с ним палате.

Визиты матушки.

Уговоры.

Слезы.

Бесконечная вереница целителей, уверенных, что Мэйнфорд своим отказом от лечения гробит себя же. И снова юристы. Война бумаг, в которой ему посчастливилось выйти победителем. И черное нутро сканера единственной уступкой.

…мы должны убедиться…

…отсутствие повреждений… признаки дегрессии мозгового вещества… нарушение малых силовых потоков…

…медицинские показания…

…и вновь вереница целителей, которые в один голос убеждают Кохэна отступить. А Мэйнфорда будто и не видят. Его не существует для них, во всяком случае, его-личности, адекватной и способной принимать решения. Он почти и сам поверил, что болен, когда появился тот, седовласый и бледный.