Дети Крылатого Змея

Почти разумный совет.

— То есть вот это вот все, — Тельма обвела пустую улицу, — затеяно исключительно ради того, чтобы меня предупредить? Конечно, спасибо большое, но… скажи, ты убил Синтию?

— Кого? — Теодор наловчился играть с чужими эмоциями, он перебирает их, словно маски, примеряя то одну, то другую.

— Синтию. Девушку… обыкновенную девушку.

— Ту глупышку, с которой играл сын? Нет. У меня нет привычки брать чужое. Это… не принято.

— А других девушек? Светлячков? Их находили в реке…

— Я не люблю воду.

— …изрезанными. Измененными. Их делали похожими на маму, а потом… убивали.

— Игра заканчивалась, — понимающе кивнул Теодор. — Но нет, это не я… быть может, отец. Или брат. Или Тео… мальчик болезненно воспринял мое бегство.

— Кто вы вообще такие?

— Сложный вопрос. Потомки Неблагого короля?

Насмешка. И большего Тельма не получит. Что ж, ей и этого хватит. Есть вопросы куда как более актуальные.

— Свирель. Что ты знаешь о свирели?

Он правильно сказал — игра.

Сейчас — в вопросы.

Чуть раньше — в благородство. Еще раньше — в любовь и привязанность. Игру он понимает. И ценит. И правилам следовать готов, не из порядочности, но потому, что игра, лишенная правил, теряет смысл. А если нет смысла играть, то жизнь зачем?

Откуда она знает?

Знает, и все.

Чуждая логика, но по-своему рациональная.

— Свирель… — Теодор прищурился. — Свирель лишь инструмент. Как топор или нож. Или скальпель. Я могу перерезать пациенту глотку. Или рассечь опухоль, которая скрывается в теле его, пожирая…

— Демагогия.

— Ее создали, чтобы остановить войну. Когда-то давным-давно… когда альвы перестали быть едины, и одни присвоили солнце, оставив другим тьму.

Все они по-своему чудовищны. И, наверное, Тельма тоже, если в ней есть их кровь.

— Та война отравила землю… но был еще шанс. Усыпить гнев. Разбудить… милосердие. Не смейся, мы тоже бываем милосердны. Как бы там ни было, но однажды король сыграл для обезумевшей королевы колыбельную, и та уснула. А следом и он, потому что свирель вытянула остатки его души. Это было печально. Они спали вечным сном, и чтобы почтить их память, альвы заключили тела в хрусталь.

— Мило.

— Не смейся над тем, чего не понимаешь…

— А разве я смеюсь? Хрустальные гробы для двух безумцев, что может быть очаровательней? — Тельма поежилась. — Ладно. А дальше?

— Дальше… дальше оказалось, что свирель не желает расставаться со своим создателем. А ведь так заманчиво было получить волшебный его голос. К сожалению, война длилась слишком долго, чтобы дух ее просто ушел вместе с поверженною королевой. Находились многие, кто пытался извлечь свирель. Или разбудить королеву. Или еще какую-нибудь глупость сотворить. Но у них не выходило.

Он любезно подал руку, помогая переступить через лужу.

Когти ветра скрежетали по крышам. И там, наверху, явно что-то происходило, куда более важное и актуальное, нежели древняя история.

— А вот людям пришла в голову разумная мысль: если одна свирель недоступна, то можно сотворить вторую. До отвращения рациональное племя. И главное, что эту идею воплотили в жизнь… да… одному изгнаннику удалось сотворить то, над чем бились многие. А то, что удалось дважды, получится и в третий раз. Полагаю, уже получилось.

— И зачем? — Тельму волновал ответ на этот вопрос.

Захватить власть над миром?

Над Нью-Арком?

Сенатом?

Над Мэйнфордом?

Он ведь не слышал… тогда, когда та, случайно подаренная Найджелом свирель заговорила с Тельмой, Мэйнфорд не услышал.

Но Теодор улыбнулся и произнес:

— Новая свирель будет играть новые мелодии…

И эта оговорка совершенно Тельме не понравилась.

Глава 26

В третьей допросной на столе лежала пыль. Да и пахло здесь так, как пахнет в помещении, которое давно не использовали.

Зато стена сохранилась.

И бумаги доставили.

Десять лет.

И смерть альва-полукровки. Дело открыто. Дело отправлено в Архив. Единственное, что интересно в нем, снимки с похорон. Черно-белые, строгие, но в то же время яркие.

Ги, который изо всех сил изображает скорбь, однако камеру не обманешь. И она вытаскивает на всеобщее обозрение именно скуку. Ги играет, но игра надоела ему, и он вот-вот сорвется.

Пьет.

И провожает маслянистым взглядом официанток.

Зверю Ги тоже не нравится. Зверь чует в нем гнилье даже через глянец фотобумаги.

Вельма — другое дело. Ей траур к лицу. И само это лицо бледно, если не сказать — безобразно бледно. Альвы не бывают безобразными, это вопрос восприятия, внушенного издревле почтения к представителям Старшей крови, но сейчас…

Слишком тонкие черты лица.

Чересчур длинный нос, а скулы неправдоподобно остры. И взгляд… тому, кто вел наблюдение, удалось поймать ее взгляд и ненависть в нем, острую, что черный перец.

…почему никто не рассмотрел эту версию?

Или некогда стало?

Вельма в черном наряде держится тенью. Не плачет. Альвы не умеют плакать, но по единственному своему ребенку она горюет. А вот и другая женщина. Человек. Она по-своему хороша, пожалуй, ее даже можно назвать красивой. И она, зная о красоте, держится вызывающе.

Чересчур вызывающе.

Демонстративно.