Дети Лавкрафта

Он был прав. Выяснено многое. Если не считать одной, существенной для меня, детали.

– Вы не знаете, Барнсли вернулся и продал выделенную ему землю?

Это все еще волновало меня. Если ему хотелось только денег, то, казалось бы, стоило только «Текамсе» продать участок побыстрее, и с вознаграждением все было бы шито-крыто. Оно прошло бы мимо внимания общественности.

– Не продал, – ответил Макнаб. – Он поселился на этой земле. Очевидно, захотелось попробовать себя в крестьянском хозяйстве.

– Скэб-шахтер поселяется в общине, которая возненавидела бы его. Его что, жажда смерти мучила? Завал его не угробил, так он решил, что местные смогут?

– Крестьянин, возможно, и не подумал бы, что игра стоит свеч. А вот кладоискатель – мог бы. – Макнаб смахнул с себя показное равнодушие, не оставляя никаких сомнений в своем презрении. – У этого человека достало отчаяния, чтобы пойти в скэбы, и хватало дурости похваляться тем, что было утащено из шахты. Следовательно, у него, возможно, хватило дурости увериться, что будущее его связано с шахтой.

Месяц прошел, как я встречался с Макнабом и рассказал об услышанном от него дома. Для меня это было каким-то концом: не раскрытие, так, по крайности, понимание цепи трагических событий.

Для Джинни, меж тем, это стало началом.

Я по-иному стал смотреть на минувший месяц. На ее позже обычного возвращения домой после занятий. На часы (их стало больше), проведенные ею за компьютером. Другой мужик, глядя на такое, возможно, увидел бы в этом приметы любовной интрижки. Только Джинни была не из тех, кто увиливает. С нее вполне сталось бы откровенно заявить, что я в постели не очень и ей придется подумать о вариантах. И потом, интрижка было бы последнее, на что она излила бы свое горе, свое беспокойство состоянием Кэйти.

– Мне следовало бы поверить ей, – призналась мне Джинни за кухонным столом, где она пила кофе в своем наряде, чтоб жару задать. – С самого начала мне следовало бы поверить ей. – Она прижала ладонь к животу, словно бы даже сейчас чувствовала пинок изнутри. Словно кто просился наружу по ту сторону стенки ее лона. – Они провели вместе девять месяцев в темноте. Если Кэйти говорит, что она знала бы, если бы Дрю на самом деле погиб, значит, у меня должно бы быть больше веры в то, что дочь знает, о чем говорит.

Самой ей тягостно было. Не мне. То, о чем она говорила, никак не могло включать меня. Эти трое были связаны совместно плотью, кровью и водой, к тому же еще, если угодно, и духовно. Даже будучи ее мужем, их отцом, я все равно оставался в стороне. И тяжек был для меня путь познания, что порой лучшее соответствие этим ролям означает: заткнись и слушай.

Джинни толкнула свой телефон через стол ко мне:

– Узнаешь его?

На дисплее светилось фото крупным планом с нечетким фоном, возможно, жилой комнатой. Человек на фото выглядел на несколько лет старше нас, где-то около пятидесяти, или, может, сказывалось плохое житье: редеющие волосы, одутловатые щеки, кривой рот с поджатыми губами. Что-то в нем мне казалось сомнительным. У него был вид, какой я видел на фото, сопровождавших дела, связанные с людьми, кто на годы забивались в какой-нибудь подпол или подвал.

Фотографироваться он совсем не хотел. Уж это-то мне было ясно.

– Нет, – ответил я. – Не узнаю.

– А должен бы. Он большую часть той недели в апреле топтался на улице возле нашего дома. Практически мы соседи. Он живет меньше чем в двух милях отсюда.

– Его фамилия Барнсли?

Джинни кивнула.

– Отто. Он внук. Третье поколение на том же владении. Кто теперь так делает?

Джинни выплеснула кофе, потом обошла стол и прильнула ко мне, обняв за шею своей сильной и нежной рукой.

– Тебе надо поесть чего-нибудь, Тревор, – сказала она, упершись подбородком мне в макушку. – До сих пор я действовала на свой страх и риск, тебя в стороне от этого держала. Но остальное делать в одиночку не собираюсь.

Похоже, неразумно было оставлять машину без присмотра в местах, для нас чужих. Мы пошли пешком, когда жара только-только давала о себе знать в этот первый тихий час рассвета, пока мы пробирались по задворкам соседствующих домов, торчавших по холмам.

Земли Барнсли составляли шесть акров, ничего особенного. Хватало следов флигелей и оград, чтобы показать: десятилетия назад такое могло бы сойти за небольшую ферму. Ныне же это был захудалый очаг упадка, гнойничок прошедших времен, лепившийся к земле. Дом в два этажа обветшал, нуждался в покраске и новой кровле, он произвел на меня то же впечатление захудалости, что и снимок Отто Барнсли ранее.

И Джинни приходила сюда одна.

– Меня донимало, что Макнаб, по-видимому, не отдавал Элвину Барнсли должного, – рассказывала она по пути. – Намерение у того всю дорогу было одно: вернуться в шахту. Это, вроде бы, очевидно. Я стала прикидывать, а не знал ли он чего-то больше того, что должен был знать. Либо он уже знал о другом пути в шахту, либо считал, что сумеет его найти.