Дети Лепрозория

— Почему все так?

Самсавеила рядом не было. Море молчало, только лизало руки, скакало вокруг преданным щенком, пытаясь достать до лица и волос, мыкалось в крылья, со спины сыпалось галькой.

— Я просто хочу найти маму, — бессильно шептал он, вытирая глаза руками, но так только сильнее щипало. — Даже если она не Люцифера. Не легенда. Не чудовище. Я просто хочу ее хотя бы увидеть.

Свернувшись в комок, он едва не взвыл.

Волны накрыли с головой, сбив дыхание. Следующая волна ударила в крылья, как будто толкая прочь от моря.

Насилу выдохнув, Нойко поднялся. Сильный ветер поволок за мокрые крылья назад, он и не сопротивлялся.

Простуженное горло быстро отозвалось едва унятой болью, тело пробил озноб, спина заныла невыносимо. Цесаревич огляделся в поисках укрытия, но рядом были лишь покосившиеся домишки рыбаков. Где-то дальше вдоль берега виднелось прибрежное поселение. Мельком бросив на него взгляд, Нойко узнал в нем столицу округа Осьминога. На одном из фестивалей он здесь точно бывал, но не помнил почти ничего из того прошлого. Каких-то нянек-осьминожих, разве что. Тогда они его очень жаловали и возились чуть ли не круглыми сутками, пока Изабель была занята.

Стоило поторопиться, пока не началась лихорадка, и согреться как можно скорее.

Кое-как выжав на суше насквозь мокрые крылья, Нойко поплелся в сторону поселения. Сапоги мерзко чавкали морской водой, соль впитывалась в натертые ноги и жгла неимоверно. Все еще мокрые крылья, волочась по берегу, собирали всякий мусор и мелкий песок с камешками под ноги. Одежда вмиг встала колом на холодном ветру и потянула вниз. Отросшие волосы застыли сосульками, кожу стянуло. Нойко глухо закашлял, и застуженные легкие, не долеченные травами, отозвались болью.

Но цесаревич и не думал останавливаться. Где-то в глубине души слабо теплилась надежда, что с кровью Люциферы передалась и ее анальгезия, а значит вот-вот боль должна пройти. Она и не думала проходить, но сама эта мысль грела и толкала идти дальше вдоль берега к людям. Нойко никого и ничего не боялся — привилегии херувима распространялись по всей империи, разве что Изабель… Люцифера их приказала отменить. Но вряд ли она могла так поступить. Лион с его здравомыслием ей бы не позволил.

Деревянные хибарки сменились добротными домиками, у маленьких пирсов которых были привязаны лодочки. Но никого не было. Солнце садилось в туман, опустившийся на море, погружая городишко в полумрак. Где-то в глубине улочек потихоньку зажигались масляные фонари. И судя по голосам, крикам, музыке, вся жизнь была где-то внутри города, подальше от моря.

Сорвавшийся с губ стон был больше похож на хрип.

Выбрав дорогу наугад, Нойко слепо пошел по ней. Холод пробирал все тело, и сложно было отличить, виной ли тому поднявшийся ветер, насквозь мокрая одежда или болезнь. Одно Нойко понимал совершенно ясно — нужно согреться. Как можно скорее. Согреть внутренности едой и горячими напитками, тело — ванной; набравшиеся воды и соли вещи заменить на сухие и чистые. Вот только где все это найдешь одновременно? Надо с чего-то начать.

«Выпить», решил Нойко и, заприметив у центральной площади, полной народа, вывеску с бело-розовым осьминогом, поспешил туда. Люди по пути были слишком заняты выпивкой и друг другом, чтобы замечать его. Хотя кто-то украдкой вскрикивал и принимался молиться — ангелы на самом краю империи были редкостью и даже диковинкой. Наверняка херувима принимали за проявление белой горячки.

Дубовая дверь поддалась сразу, и шквал звуков обрушился на голову цесаревича. Люди пили, нестройно горланили песни, разобрать и слова в которых Нойко не мог. Осминожихи в буйстве оттенков собственных юбок и щупальцев как будто перетекали меж столов и смеялись, болтали без умолку.

— Пресвятой Самсавеил, — в полуметре от Нойко с пронзительным звоном разбилась кружка, тринадцать других девушка, все же, удержала.

Цесаревич непонимающе уставился на нее, хотел было спросить, но смог только простужено прохрипеть. Откашлялся и с удивлением уставился на незнакомку.

Розовые волосы, белые у корней, были собраны в прическу с завитками и заколоты гребнем, больше похожим на вилку. Кукольное личико с изумрудными глазами, напоминавшими глаза Аньель своими горизонтальными зрачками, смотрели с неподдельным удивлением. Белая кожа отливала перламутром, как будто специально подчеркивая выступающие ключицы и полную грудь, просившуюся из розового корсета. В обеих руках по три кружки, и как только держала. От корсета осьминожья юбка непрерывно находилась в движении, щупальцами удерживая оставшиеся кружки. Из-под нее было видно короткие полноватые ножки в розовых туфельках. И весь образ портила только осьминожья юбка из восьми щупалец, хаотично меняющая цвета от сиреневого до алого, и узоры от непонятных волн до грубых пятен.