Дети лета

– Федеральная дуреха, – завопил кто-то в ответ. – Только избранным позволено так называть Марко!

– Не могла же я крикнуть «Поло», зная, что ты недостаточно сообразителен, чтобы поставить на первое место «Марко»!

Нишель хихикнула, хотя выглядела слегка шокированной их громогласной перепалкой.

– Нишель, мы действительно очень обрадовались тому, что с тобой всё в порядке, – продолжила я, сама испытывая легкое головокружение, – поэтому можем выглядеть глуповатыми. Это нормально, понимаешь?

Она кивнула, смущенно улыбнувшись.

На поляну вывалила небольшая толпа, в основном полицейские и пара наших агентов. Женщина в форме офицера полиции подошла к нам и улыбнулась девочке.

– Привет, Нишель. Меня зовут офицер Френдли[58]. Ты помнишь меня?

После кратких раздумий опять послышался легкий смешок.

– Вы выступали в моей школе. Говорили, что ваше настоящее имя и вправду офицер Френдли.

– Так оно и есть, – заметила женщина, показав на свой именной жетон. – Ханна Френдли. Пока мы искали вас, из больницы позвонили твоей маме. С твоим папой все будет в полном порядке. И совсем скоро ты увидишь их обоих.

Нишель оглянулась в сторону Кары, но вставшие плотной стеной полицейские полностью заслонили ее тело.

– Можно мне… мне…

– Все нормально, Нишель, ты можешь спросить нас, о чем хочешь.

– Я ведь не сделала ничего плохого, правда? Она похитила меня не потому, что я плохо себя вела?

– Ничего подобного, – твердо заверила я ее. – Эта женщина жила здесь в детстве. Ее отец был плохим человеком, он обижал ее; и когда она безумно расстроилась из-за одного несчастья, то подумала, что твои родители могли обижать тебя, поскольку живут теперь в том самом доме. А ты ни в чем не виновата – ни ты, ни твои родители. Уверяю тебя.

Нишель пристально посмотрела на мое лицо, словно запоминая его; взгляд ее темных глаз задержался на шрамах, полученных мной в то время, когда я была лишь на год старше, чем она.

– Ладно, – наконец кивнув, сказала девочка, – и теперь я могу пойти домой?

– Безусловно, – подтвердила офицер Френдли, предлагая ей руку.

Нишель взяла ее за руку и позволила увести себя от меня и Стерлинг. Элиза помогла мне встать, видимо заметив, что мои ноги слегка дрожат, и не только потому, что мне слишком долго пришлось сидеть на корточках.

И хотя мне, вероятно, не следовало бы, я вдруг осознала, что машинально проскользнула между полицейскими, и опустилась на колени рядом с Карой, за пределами лужицы крови, вытекшей из ее простреленной головы. Тонкая золотая цепочка зацепилась за воротник ее белого комбинезона. Найдя крепкий на вид прутик, я подцепила им цепочку и, осторожно потянув ее, вытащила в итоге медальон в форме сердечка.

– Есть у кого-нибудь перчатки?

Напротив меня, с другой стороны от тела, стоял один из агентов группы Канга, уже натянувший пару перчаток.

– Нужно что-нибудь забрать?

Я кивнула на покачивающийся на прутике медальон.

– Я хочу посмотреть, что в нем.

Он взял подвеску и осторожно открыл ее. В одну половинку была вставлена фотокарточка юной Кары с простым белым плюшевым мишкой, на фоне красных занавесок; вероятно, она снялась в кабинке фотоавтомата. На снимке смеющаяся девочка с крашеной золотисто-рыжей шевелюрой, сотворенной ее отцом, но уже заметными светлыми от корней прядями ее натурального оттенка. В другую половинку вставлена газетная вырезка с моим лицом, увенчанным ореолом, нарисованным блестящим золотистым фломастером.

Мне стало совсем дурно, и я с трудом подавила приступ тошноты.

– Спасибо, – прохрипела я, – можете закрыть медальон.

– Ну что, полегчало? – криво усмехнувшись, спросила Касс.

Мне вдруг вспомнился вопрос, навеянный мне разговором с отцом Брэндоном. «Как узнать, приносят ли наши действия больше вреда, чем добра?»

– Мерседес, девять лет назад ты спасла ее – и изо всех сил старалась спасти сегодня. Но ты не виновата в том, что произошло с ней за последние девять лет. И ответственность за это – тоже не твоя забота.

– Она пострадала из-за нашей правозащитной системы.

– Так же как и ты.

Я удивленно взглянула на нее, но она хмуро взирала на меня туманным, отстраненным взглядом.

– Послушай, ты, конечно, ничего не рассказывала мне, а я не спрашивала и не спрашиваю сейчас, но, надеюсь, ты же не считаешь меня совершенно слепой? Мне известно, что ты много лет жила в приемных семьях, но, говоря о доме, имела в виду лишь свой последний коттедж. Неужели ты думаешь, я не сумею прочесть между строк, как дерьмово тебе было во всех остальных домах?

– Полным дерьмом был только один, – призналась я. – Потом меня долгие годы переводили с места на место, поскольку мои родственнички упорно пытались вернуть меня в семейное лоно.

– И тем не менее ты, Мерседес Рамирес, хренова мученица, сама являешься доказательством того, что выбранный Карой путь не был единственно возможным.

– Тебе последнее время никто не говорил, какой ты плохой утешитель?

– Вообще-то я и вполовину не так плоха, как Эддисон, – пожав плечами, парировала Касс, опять попытавшись поднять меня.

Возможно, в ее словах есть доля истины.