Дети лета

Но мне еще везло. Приемные семьи большей частью заслуживали доверия, и если не всегда могли одарить детей сердечным отношением и богатством, то все равно обеспечивали нас предметами первой необходимости, не слишком ущемляя при этом нашу гордость или достоинство. Мои последние приемные родители, то есть матери, были своеобразными. С ними мне на редкость повезло, и, как мне кажется, я понимала это уже тогда.

Скольким спасенным нами детям не так повезло? Скольким, не имевшим безопасных семей, пришлось вернуться к тому же, в итоге попав в ситуацию еще более ужасную, чем в родном доме?

Сколько еще будет жертв, подобных Каре, и скольким удастся избежать толчка к скоропалительным убийствам в ходе витка их саморазрушения?

Скольким я помогла возродиться?

– Ты капаешь мне на мозги, – пробурчала Стерлинг. – Хватит уже, успокойся.

– Пытаюсь.

– Нет, не пытаешься. – Она выпрямилась и отяжелевшей от усталости рукой неловко похлопала меня по щеке. – Все нормально. Просто тяжелый день.

– А как пережить нестерпимо тяжелый день?

– Позволить тебе и Эддисону провести бо́льшую его часть, накачивая меня спиртным до бесчувствия.

– Согласна, это вариант… Вик выбрал эту работу, – продолжила Элиза после паузы, – поскольку страшно переживал за детей, как большинство родителей. Эддисон – поскольку не хочет, чтобы другие семьи страдали от мучительного бремени вечных сомнений и поисков. Мой выбор определило знание того, как сложны эти преступления для семьи и друзей, и мне хочется облегчить им бремя по мере сил. И, конечно, все мы сделали такой выбор ради детей. Безусловно. У нас есть также множество других причин. Но целиком и полностью ради детей – только ты. Ты работаешь исключительно ради них. Чтобы спасать их. Чтобы помогать им. Ты поможешь также любому нуждающемуся, потому что добра и щедра, но у детей право приоритета. Поэтому, безусловно, ты готова тащить тяжелейший груз ответственности.

Она устроилась поудобнее, уткнувшись подбородком в мою ключицу, а лбом – в шею под ухом.

– На мой взгляд, именно поэтому ты – лучший агент, способный подвергать сомнению последствия твоего влияния на других, а все из-за твоей безумной добросовестности. Но твое место, Мерседес, именно на этой работе. Не смей ни на йоту усомниться в этом.

– Ладно, hermanita[60].

Через несколько часов, спустя долгое время после того, как Вик вернулся с завтраком, видимо, опустошив для нас троих торговый автомат, в приемный покой вышла хирург и одарила нас широкой улыбкой. Стальной обруч, стягивавший мне грудь, слегка раздвинулся.

– С агентом Эддисоном все будет в полном порядке, – сообщила она, опускаясь в кресло напротив нас. – Его перевезли в послеоперационную палату, пока он еще отходит от наркоза. Как только сознание начнет возвращаться к нему, мы дадим ему все инструкции, которые он, видимо, будет склонен игнорировать.

– Ха. Вы точно распознали его натуру.

– Я оперирую морпехов; все они по натуре такие же, как он. Агент Эддисон пробудет у нас по меньшей мере несколько дней, и их число может увеличиться, в зависимости от успехов первых дней лечения. А успехи в основном будут зависеть от его хорошего поведения. И ради этого мне нужно, чтобы вы обуздали его: мы не стали вставлять ему никаких стержней, но это не означает, что нам не придется вернуться в этому вопросу, если он все испортит. Это означает соблюдение наложенных ограничений, принятие обезболивающих, строгое следование рекомендациям терапевта. Похоже, он нуждается в дружеском, но жестком внушении.

– Да уж, на таких внушениях мы собаку съели, – усмехнулся Вик.

– Обычно в послеоперационную палату мы пускаем только по одному визитеру.

– Но?.. – подавшись вперед, спросила Стерлинг.

– Но его первыми словами после операции стали ваши имена, поэтому, полагаю, для более эффективного отдыха и спокойствия ему будет лучше лицезреть вас всех. Только помните: он нуждается в покое.

Вик с полной серьезностью дал обещание от имени всех нас, а мы с Элизой на сей раз слишком устали, чтобы попытаться проявить непослушание. Хирург сама отвела нас в палату, где бледный и сонный Эддисон возлежал на широкой больничной кровати, опутанный проводами и трубками, подсоединенными к его груди и рукам. Приветствуя нас, он поднял руку и явно растерялся, увидев подключенную к ней капельницу.

– А он под хорошим кайфом, – еле слышно заметил Хановериан.

– Vete a la mierda[61], Вик, – ругнулся Брэндон, еле ворочая языком.

– Протрезвев, ты вспомнишь, что я говорю по-испански. И понимаю, что ты там лепечешь. Ты привел в недоумение только Стерлинг.

– Я не сказал бы такого Стерлинг!

Святый боже, Эддисон возмутился не на шутку. Поискав рассеянным взглядом Стерлинг, он поманил ее к себе, шевеля пальцами до тех пор, пока она не подошла к кровати, и подтянул ее еще ближе, заставив неловко наклониться едва ли не к самому его лицу.

– Я не сказал бы такого тебе, – со всей серьезностью повторил он ее носу.

– Я ценю твою деликатность, – практически тем же тоном ответила Элиза и чмокнула его в кончик носа.