Дети мертвой звезды

– Я… – Лёд замешкался всего на секунду, а потом выдавил: – Я не хотел сильно, она сама разрешает легонько. Но в крайний раз так специально дёргалась, понимаешь, кидалась на этот нож.

– Ты вообще в своём уме? – крикнул я, пытаясь нащупать морду Льда сапогом, но он, видно, ужом уполз куда-то в сторонку. – Зачем в постель брать нож?

– У всех свои причуды, – с деланым равнодушием проговорил Лёд. – Для кого-то и поцелуй неприемлем.

– Ты мог её убить!

– Не мог! И не хотел! – рыкнул Лёд. – Говорю же, она сама. Знаешь, как я испугался? Побежал искать лекарства и нитки, чтобы Врач её зашил! Да только попался в лапы чудиков. И теперь они хотят сжечь поезд. Надо спешить.

– Ещё хоть раз её тронешь! – проорал я, снова наобум махнув ногами, и на это раз не прогадал – Лёд охнул и толкнул меня плечом в ответ. Между нами завязалась самая нелепая драка из всех возможных. Представьте двух накрепко связанных мужчин с мешками на головах, выкрикивающих проклятия и накатывающихся друг на друга, словно взбесившиеся гусеницы. Срамота, да и только, как говаривал мой незабвенный дед. Наконец, мы выдохлись. Я отполз как можно дальше ото Льда, поскольку был сыт по горло нашим общением. Какое-то время тишину в комнате нарушало лишь наше прерывистое дыхание, моё – осуждающее, со стороны Льда – негодующее. Потом я расчихался, проклиная мешок, пыль и этот проклятый, отмеченный неудачами день. А Лёд странным голосом произнёс:

– Я видел, ты иногда пишешь стихи. Я люблю поэзию. Мой любимый поэт – Джио Россо. Я ничего о нём не знаю, но храню несколько листков с его строчками. Иногда шепчу их Занозе, но она от этого лишь бесится:

Он раздевает её с какой-то глухой тоской,
будто бы жажда его – это его проклятие.
Будто бы преступление – видеть её нагой,
Богом судимо больное желание взять её.
А она говорит: «мне холодно, холодно, холодно!
Что ж ты трясёшься, как будто меня боясь?»
И запрокидывает свою медно-рыжую голову,
страшно и зло, почти сатанински смеясь…[33]

– Хватит! – вскипел я. – Не оправдывай романтикой и прочей хренью своё безумие. Ты не разжалобишь меня стихами!

Но Лёд никак не отреагировал на мои восклицания, продолжив шептать, но уже совсем неразборчиво: «Превращая негромкие стоны в отчаянный вой… стоны в отчаянный вой…»

– Заткнись! – завопил я, но мне не стало легче. Последние несколько дней совершенно вывернули меня наизнанку. Слишком много бреда вперемешку с болючей реальностью. Шаманка и её ритуалы, безумие Льда, раны Эй, фанатики с верёвками и манией к разрушению. Я вздрогнул, почувствовав, как холодные капли затекают мне в уши. Я беззвучно плакал. Если анархо-примитивисты уничтожают символы как вехи цивилизации, то не найти мне здесь библиотеки, а значит, не обрести покоя. Я так мечтал отгородиться от всей этой мерзости крепостной стеной из книг. Но снова потерпел крах. Потерянный рай. Неужели эти чудаки, дикари-анархисты, верят, что смогут играть среди зелёных кущ и упиваться жизнью, в экстазе соединяясь с природой? Наслаждаться свободным временем? А кто им будет приносить еду, строить кров, мастерить одежду? Господь Бог? Я рассмеялся, всё ещё всхлипывая. Готов спорить, что даже на диком острове жизнь не похожа на сказку. Сильнейший соплеменник, помахивая дубинкой, быстренько вколотит в окружающих свои порядки. А ты либо бейся, либо подчиняйся. Так всегда было. Только дубины эволюционировали в ядерные ракеты, в отличие от статичной человеческой сути. Люди меняли мир, но сами всегда оставались хитрыми хищниками, роняющими слюни на слабого. Ох, как мне не нравились эти угрюмые выводы, но я никак не мог переформатировать их во что-то ободряющее. Мысленно я хоронил позитивную философию, проклиная коучей, книги которых я раньше воспринимал как путеводитель к счастью. И каким образом мне сейчас помогут их нежизнеспособные советы? Лёд давно затих, и я вздрогнул, когда он внезапно крикнул:

– Пусть ты не понимаешь меня, но я не конченый урод. Джио Россо очень хорошо говорит о чувствах в стихах, я тоже написал стихотворение для Занозы, но прочту его лишь тебе. Она меня не хочет даже слышать.

И, в который раз вопреки моему предостерегающему «заткнись», Лёд поделился со мной самым сокровенным – строчками, которые прятал среди листков любимого поэта и, по его признанию, постоянно прокручивал в голове. Не сказать, что после этого я понял его или воспылал сочувствием, но, вспоминая все дальнейшие события, мне хочется переписать то стихотворение в дневник и сохранить как исповедь Льда, ведь даже ужасный злодей имеет право покаяться. Хоть и не получить при этом прощение. Я никогда его не прощу. Я знал это тогда, понимаю это и теперь.