Дети мёртвых

Эдгар Гштранц отшлифовал себя на неровностях скал, он слазил на всё, что тут есть и что не смогло от него убежать, теперь он хочет сразить своей скоростью и коротковолосые альпийские лужайки — на роликовой доске, которая хорошо показала себя ещё зимой, в другой модификации, на массивах снега. Доска станет прибыльным делом! Люди смогут покорить даже свои литейные формы, если встанут на такую доску! Они разобьют свои формы у всех на виду, но из них уже и раньше кое-что вылезало, что приносило бурю и становилось бурей. Ножом нарезая страны и гоня впереди себя тучи — так приходят, гремя, как колокола, Новые Люди, невинные, волоча за собой свои буйные гривы, провонявшие человечиной: вот в какие пределы может проникнуть человек, если постарается. Он заставит плоть умереть и тут же восстать без посторонней помощи. И не из тогда ли пригнало сюда после долгого странствия эти тучи, которые не включают в себя никаких громов? Не для того ли они прибыли разом, на своих машинах, чтобы бессмертных, которые покоятся в их хранилищах в виде пепла, снова сделать смертными? В то время как Эдгар размашисто взбирается вверх, чтобы скатиться вниз, из туч спускаются вниз согбенные тела, чтобы встретить его, — посмотрим, смогут ли они его забрать. Спорт — это ясность и данность, перед которой мы часто сдаёмся, поскольку нам всё ясно: победителей из нас не выйдет. Но мастеру своего дела есть что показать среди этих острых вершин. Куда он только не восходил! В это мгновение виден весь горизонт, чьи-то тела с хрипом тянутся на невидимой верёвке в гору, они уже в дыму и прокоптились до черноты, условия у них не лучшие. Зелёные юнцы поют в муфельных печах фирмы «Дж. А. Топф и сыновья». Может быть, они вовсе не достойные противники для Эдгара!

Этот день светлее целого мира, мы неудержимо мчимся, приложение к этому природному событию, несомые чужими руками, к остановке для перекуса. Без нас наша трапеза не состоится. Если мы не сделаем всю местность проходимой, она будет непереносимой, то есть она не сможет перенести нас в телевизор, чтобы были показаны даже неходячие и в них пробудилось честолюбие, что для этих людей противопоказано. Животное в нас может пригодиться при половом сношении, но придите в себя! Так, теперь вы вернулись назад и видите, что ни на что не годитесь. Мы аккуратненько озарены солнечным светом, этим прожектором сокрытого, но мне почудилось, будто что-то омрачилось. Гора молчит, но погодите только, она ещё блестит и сверкает от солнца, хотя испытывает давление со стороны прессы. Дикие спасательные команды пускаются в путь, чтобы приложить ухо ко мху, — нет ли там кого-нибудь внизу, горного серфингиста, горного скользуна, который соскользнул туда, откуда ему больше не выбраться. Что-то светлое проливается в глаза Эдгара, минуточку, пожалуйста! Он карабкается вверх и вдруг вспоминает о чём-то, чего не было. Ведь не настолько далеко перенесла его природа, чтобы чужая память постучалась в дверь, которая только что была его, и он бы оказался в Незнакомом? Невольно Эдгар оборачивается — уж не остался ли он там? — и его глаза становятся больше тарелки с его любимыми видами. Мимо беззвучно проплывает огромный экскурсионный автобус, океанский великан, корабль в горах, но тут же снова исчезает, и взгляд разочарованно идёт домой.

Группа, состоящая из трёх пожилых мужчин, встречает Эдгара, который показался внизу на белой ленте каменистого серпантина, пересекая дорогу; короче — среди них он оказался не нарочно, они уже спускались, а он кружился, как падший орёл, который всё ещё держит в клюве печень одного вечно-не-добежавшего-до-финиша. Концы их курток, обвязанных вокруг пояса, вяло шевелились от дуновения ветра. На голове у одного бейсболка козырьком назад — он явно отправился в горы, чтобы снова стать молодым. Вчера у нас было мороженое в форме ледника, сегодня мы хотим чего-нибудь погорячее. Лишь для этого мы ещё поглядываем своими тающими глазами на стойку расслабленные, как лыжи, которые ещё не надеты. Холод кусучий. Природа распугивает всё новое, потому что сама она уже такая старая. Каждый год, когда становится зелено, она завидует людям, которые приходят к ней, потому что они могут снова уехать. Как стараются вершины скрыть свою поношенность, эти пигментные пятна человеческого дерьма, станиолевых обёрток, консервных банок, которые устало тонут в осыпях, они больше сами себя не узнают, потому что их надписи выцвели. Эта банка, например, хочет заговорить с нами, но больше не может.