Дети моря. Трилогия

Изо всех сил старался я скрыть свое любопытство. Утром, направляясь на работу, я внимательно рассматривал тумбы у деревянных тротуаров, словно в тумбах скрывалась какая-то загадка. Дважды даже заходил в ворота чужих домов, вслух считал свои шаги. Я делал вид, что занят чем-то особенно важным и интересным. Пусть Костя думает, что мне ровным счетом наплевать на его тайны.

А на самом деле мне хотелось лишь привлечь внимание приятеля. Если он спросит, чем я занят, я тотчас потребую рассказать все без утайки.

Словом, мысль о матросе не выходила из моей головы.

А Костя шагал рядом и как ни в чем не бывало напевал песенку о кочегаре, который не в силах был вахту стоять.

В конце концов мы рассорились. Собственно, это была не настоящая ссора, какая обычно бывает у ребят. Мы не показывали друг другу кулаков, не устрашали угрозами. Я лишь сказал, что не буду у Кости помощником и сам придумаю кое-что более интересное, чем побег. Но Костя упорно молчал.

В этот день нас разъединили. Меня послали на паровую шаланду. Костя остался на «Святом Михаиле».

Шаланда имела странный вид. Единственная мачта находилась на самом носу, а труба высотой с мачту — на корме. На середине у шаланды палубы не было, и подвесной горбатый мостик был перекинут с бака на корму. Все здесь было какое-то смешное и несуразное. Даже капитана на шаланде называли багермейстером.

На паровой шаланде перевозили землю и песок, вычерпанные на углубляемых местах реки.

Я не был в восторге, очутившись на этом грязевозе. И как это хочется команде плавать на таком судне! Меня встретил старик-механик, очень добрый на вид, с большими седыми усами. На шаланде все его называли Николаем Ивановичем. Механик вытер паклей руки и протянул их мне.

— Уже трудишься, — сказал он. — Ладно. А чей будешь?

— Красов.

— Андрея Максимовича внук, стало быть. Давно не видел старика… Все рыбачит?

— Рыбачит.

— А батько где? Что-то не помню его. Он в верхней или в нижней?

Старый механик разговаривал со мной, как со взрослым, и это мне нравилось. Он спрашивал, в какой команде отец — в верхней или в нижней, то есть матрос или кочегар.

— В верхней был.

— Значит, рогаль! — засмеялся механик. — Один дух стоит рогалей двух, а под осень — восемь. Слыхал?

С давних пор матросов называют рогалями, а кочегаров и угольщиков — духами. Летом, когда на море штиль, матросы на палубе отдыхают. Зато внизу, у котлов, мучаются кочегары. Нет ветра — нет тяги, плохо держится пар. Но осенью, когда на море шторм и волна за волной катятся через палубу, тяжело и опасно работать матросам. И в это время блаженствуют, как они сами говорят, кочегары. В кочегарке нет сумасшедшей жары, и пар держится хорошо.

Обо всем этом я знал. Шутка механика не обидела меня.

— На каком же плавает отец? — спросил он.

— На «Ольге» плавал и погиб.

— Вот оно как… Знаю это дело, знаю…

Механик замолчал. Он вытащил большие часы-луковицу, посмотрел на небо, словно сверяя время по солнцу, и сказал:

— Время идет, работать нужно.

— Почему вы плаваете на шаланде? — спросил я.

— А где же еще плавать?

— Ну, на большом пароходе, в море.

— Хватит, наплавался.

Конечно, я не мог удержаться, чтобы не поговорить со старым моряком о том, как интересно плавать в море.

— Мы с твоим дедом поплавали, — перебил механик, — повидали, поработали, и никто нам спасибо не сказал. Обоих нас с моря прогнали. Максимыча — за то, что он калека. Меня — за другое…

— За что?

Механик усмехнулся:

— Будешь много знать — скоро состаришься.

Пока мы стояли на палубе, Николай Иванович рассказал о работе землечерпалок.

Грязные шаланды, землечерпалки и рефулеры наводили чистоту в гавани портового города. Напористая моряна и весенние разливы наносят по песчинке, по камешку целые острова. Постепенно гавань мелеет, дно поднимается. И давно большие морские транспорты перестали бы входить в порт, если бы не работали землечерпалки.

— Мы, как дворники, чистим и подметаем фарватер, — сказал механик с усмешкой.

Машинное отделение на шаланде было такое же, как и на морских пароходах. Кочегарка тоже отделялась железной стенкой — водонепроницаемой переборкой. Металлические поручни, надраенные шкуркой — наждачной бумагой, сверкали отражением света.

В котле я работал старательно: мне хотелось заслужить похвалу старого механика. Вдруг они встретятся с дедушкой. «Дельный, — скажет Николай Иванович, — у тебя внук, старина».

Но механик даже не зашел в кочегарку, не полез в котел. Он позвал меня задолго до окончания работы:

— Беги домой, на сегодня хватит. Кланяйся Максимычу, скажи, что зайду как-нибудь, навещу старика.

Обрадованный, я убежал с шаланды. Котлы надоели. Когда я работал, согнувшись между дымогарными трубками, я страшно уставал и всегда думал о нашей тихой улице. Там дул свежий ветерок и было так хорошо играть!

Первым делом нужно забежать на «Михаила», к Косте. Хотя мы и поссорились утром, но обиды у меня уже не было. В самом деле, на Костю невозможно долго сердиться. Без него скучно. Я привык к нему.

Взбежав по трапу на палубу «Михаила», я заглянул в вентиляторную трубу и громко позвал:

— Костя!