Дети немилости

Объединяла их любовь к книгам — впрочем, разной природы. Юная рескидди жить не могла без чтения: она была точно озерцо, питаемое ручьём, пила книги как воду, и если чужие, искусно высказанные мысли переставали наполнять её, Дани становилось плохо. Неле же нечасто прежде доводилось читать; всё написанное, а тем паче напечатанное, она принимала за чистую правду и поражалась огромности мира. Обнаружив это, Дани забилась в судорогах от смеха, разорила постель, катаясь по ней, и потеряла подушку. Неле потом обиженно ворчала на неё, перестилая простыни. Но Данирут охотно помогала ей с незнакомыми словами риески, а горянка взамен читала ей вслух.

Когда с глаз Дани сняли повязку, Неле даже опечалилась немного: непривычной была мысль, что можно читать просто для себя. Да и не знала Неле, какую книгу спросить. Их, оказывается, были тысячи, и все разные.

— У-у-у, — мрачно сказала Данирут, с усилием моргая; глаза у неё были синие, как небо. — Читать-то мне всё равно много нельзя сейчас. Тьфу ты, расстройство одно. Неле, а Неле? Давай залезем на крышу!

Горянка так и присела.

— Что? — изумлённо сказала она. — Зачем?

— Утром, на рассвете, — преспокойно отвечала Дани, как будто Неле задала совсем другие вопросы. — Вечером священницы ходят, да и не видно ничего.

— Чего не видно? — хлопала глазами Неле.

— Звезду, — сказала Данирут. — Да ты ведь из Аллендора, ты и не знаешь. С той стороны окна госпиталя выходят на Великую площадь. Рядом собор, а чуть подальше — берег Джесай. На Великой площади люди в праздники собираются со всего Ожерелья, Младшая Мать читает проповедь. На площади выложена звезда Арсет, но она такая огромная, что увидеть её можно только с высоты. Пойдём, посмотрим!

Неле сидела, открыв рот. Поглядев на неё, рескидди обидно засмеялась и пожала плечами, сообщив, что в таком случае полезет одна. Неле затревожилась за неё и её глаза, и хотя сама не вполне ещё оправилась от последствий лихорадки, решила, что лучше будет последить за отчаянной Дани.

И, проснувшись ни свет ни заря, в самом деле они выбрались на крышу госпиталя по лесенке, поднимавшейся с прогулочной галереи. Выпрямившись, Неле почувствовала, что переоценила свои силы — голова у неё закружилась от напряжения, конечности ослабли. «Стоило бы мне ещё полежать!» — подумала она, сердясь на свою глупость и буйный нрав Данирут.

— Надо двигаться! — со знанием дела сказала рескидди. — А то закиснешь. Погляди, красота какая!

И Данирут, раскинув руки, глубоко вдохнула холодный воздух.

Ещё не развиднелось, краешек солнца едва поднялся над горизонтом. Прозрачный туман обовлек колоннады и башни; серебряный шпиль собора вырастал из тумана, и венчавшая его звезда сверкала в утренних лучах. Небо было ясное и огромное.

Неле вспомнила свой сон.

Из-за слабости, слишком раннего пробуждения и тумана она была словно в лёгком хмелю; плыли в глазах очертания предметов, величественные здания Рескидды таяли в светлой мгле. Легче лёгкого было представить, как раскрываются высокие небеса, запечатанные звездой, как оглашают их громовым ржанием белые кони Ликрит и ложится под их копыта дорога к пределу мира… В Таяне, глядя на Семь Свадеб, мог ли кто не верить в братьев-богов и Отца-Солнце?

— Погляди, — сказала рескидди. — Туман рассеялся, видна звезда.

«Она всегда была видна», — хотела сказать Неле, но перевела взгляд вслед за указывающей рукой, и слова замерли на устах.

Юцинеле никогда не видела моря. Безмятежных зеркальных вод Дженнерет и Джесай, озёр Рескидды, ей тоже не довелось ещё повидать. Она не знала, с чем сравнить эту площадь — небывало огромную, безлюдную, прохладную гладь, всё ещё устланную туманом. Великая площадь впрямь оказалась велика. Она была шириной с долину, дающую приют двум-трём сёлам, края её исчезали в белесой дымке. Неле не боялась высоты и не дивилась ей — смотреть с обрыва в горах бывало ещё и повыше, но рукотворное величие Рескидды вселяло трепет иной, нежели величие гор.

Подобно зеркалу вод, площадь отражала звезду собора.

Тёмно-красным на сине-сером выложили в камне предвечный знак. Данирут сказала правду: звезда была так огромна, что стоя на площади, не удалось бы её различить. Её выложили не для людей, а для небес… «Да здесь, наверное, половина Рескидды может собраться», — думала Неле, а Данирут сказала над ухом:

— Раньше отсюда уходили войска, сюда и возвращались. От Врат Акрит до Врат Ликрит проходили по Аллее Цариц, а потом парадом по площади. Последней так шла Имана Рескидделат. Ах, почему я родилась сейчас, а не тогда? Вот выучусь, и что мне делать?

— Чему же ты учишься? — спросила Неле, почти не слушая её.

— Всему, — засмеялась Данирут; ей, кажется, уже наскучило зрелище, ради которого она затеяла вылазку. — Всякому. Потом ещё учиться буду — в Военной академии. А потом, наверное, в следователи пойду, потому что в гарнизоне сидеть скучно. Ох, ещё неделя, и меня выпустят отсюда!..

Неле сочла благоразумным промолчать, потому что половину сказанного не поняла, а допытываться стеснялась: она и так выказывала себя чересчур несведущей для жительницы Аллендора.