Так и случилось, что Младший нарек старшего старинным именем Ринтэ — щит мой.
А Старший засмеялся и назвал Младшего «оборотным» именем — Эринт, опора моя.
Это были древние имена и потому звучали они не так, как сейчас.
А госпожа Асиль произнесла имя каждого из гостей и спела каждому хвалу, и все полюбили ее, хотя она и была из Тэриньяльтов. И брат ее опустил голову, скрывая слезы, потому, что ему было слишком хорошо, чтобы не плакать, и слишком стыдно было показывать свои слезы.
Все радовались — кроме Науриньи. Он смеялся, но в глазах его было безумие и предвиденье. Адахья, ревнивый к своему господину, стоял за его креслом и услышал, как Науринья, слишком громко смеясь, сказало странные слова:
— Господин мой, разве ты не видишь? Если Провал снова проснулся, значит, либо Правда короля не властна над Жадным, либо Жадный не властен над тем, что лезет из Провала. Есть что-то еще, более страшное. Страшнее богов.
А принц Ринтэ ответил:
— Если так, то есть и что-то более сильное, чем то, что сидит в Провале. Я это чувствую и знаю, и в это верю. Я найду.
— Ты мудр и страшен, господин.
— Я глуп и слеп. Но я прозрею. Не покидай меня.
— Я твой, господин.
Адахья был ревнив. И после пира он бросился на колени перед господином и сказал:
— Был ли я отважен сегодня в бою, господин мой?
— Воистину, был.
— Я прошу награды.
— Чего ты желаешь?
— Пусть я всегда буду при тебе, господин!
— Да будет так, — сказал принц Ринтэ.
И Адахья ушел, довольный.
А потом подошел к Ринтэ Арнайя Тэриньяльт и сказал:
— Господин мой, теперь я родич тебе. Теперь я родич королю, и мир между нашими родами. Но я всегда твой человек, знай это.
И Ринтэ обнял брата королевы.
Свадебный пир закончился, и госпожа Асиль стала королевой, как ей и было предсказано. А госпожа Диальде, Нежная Госпожа, стала собираться к отъезду — как и ее старший сын Ринтэ.
Звезда переливчатой ртутной каплей дрожала в бледном предрассветном небе. Стоял ничейный час меж днем и ночью. В студеной тишине едва ощущалось далекое-далекое дыхание ранней весны.
Двое неподвижно стояли на холме, глядя на тлеющий край окоема.
— Птицы, — тихо-тихо сказал тот, что был чуть выше ростом. — Слышишь — небо звенит?
Второй покачал головой.
— Нет.
Первый тихо рассмеялся.
— Ты не поэт.
— Верно.
Далекие птицы устали, и стали спускаться к небольшому озеру в лощине. Теперь и второй их увидел и в молчаливом восхищении покачал головой.
— Похоже на падающую стрелу, — сказал первый и обернулся к собеседнику. Глаза его напоминали молочные опалы и чуть светились.
— Солнце встает, — сказал второй. — Нам пора, брат. Наступает время Дневных.
Первый улыбнулся.
— Как скажешь, государь.
Они неторопливо повернули коней туманной масти и стали спускаться по склону, поросшему темными, острыми, похожими на копья елями. Ехали молча, бесшумно, медленно сливаясь со снегом и деревьями, постепенно растворяясь в бледном рассвете. Только следы копыт беззвучно впечатывались в хрупкий усталый наст. Боковым зрением случайный свидетель мог бы уловить полупрозрачные силуэты всадников. И еще один краткий миг виднелись они в темноте открывшегося в холме входа, а затем черная арка проема затянулась, как затягивается под утро тонким ледком лужица накануне весны.
А потом исчезли и следы.
А на закате король Эринт стоял у врат Холма и смотрел вслед уходившему на север отряду. Мать, брат, Арнайя Тэриньяльт, глупый преданный Адахья. Ему было горько и страшно, он не хотел их отпускать, он не хотел оставаться один.
Но он не мог повернуть время вспять.