Дети Нового леса

Лицо умирающего просветлело, и, вложив ладонь мальчика в руку Эдварда, он с такой пристальностью начал всматриваться ему в глаза, словно стремился сквозь них разглядеть его душу. Юноша в это время свободной рукою то смачивал ему виски, то смывал с его рта выступавшую кровь, мальчик же так и застыл рядом с ним рука в руке, похоже, остолбенев от горя. Мужчина уже не дышал.

«Ну все, его нет, – убедился Эдвард. – И что же мне делать дальше? Наверное, в первую очередь следует посмотреть, в каком состоянии эти два негодяя?» Он подошел со свечой к порогу. Бен оставался на прежнем месте, в голове у него зияла дыра от пули, и в том, что он мертв, сомневаться не приходилось. Теперь надо было проведать второго. Эдвард вышел уже на улицу, но порыв ветра задул свечу у него в руке, и он был вынужден возвратиться. Мальчик без чувств лежал на груди покойного. Эдвард, сочтя за лучшее до поры не трогать его, взял ружье и, оставив бесполезную при таком сильном ветре свечу, снова вышел на улицу. Стоило ему подойти к лежавшему подле задней двери Уиллу, тот слабым голосом простонал:

– Бен, Бен, умоляю, воды. Помру, видать, скоро.

Эдвард молча вернулся в дом и, снова приблизившись к Уиллу, поднес ему кружку к губам, ибо не в силах был отказать умирающему в последней воле, сколь бы отпетым мерзавцем тот ни был. Стояла глубокая ночь, тьму теперь чуть рассеивала наконец появившаяся на небе луна, в серебряном свете которой юноше было видно, как Уилл опять потянулся дрожащей рукой к недопитой кружке и вновь из нее глотнул.

– Бен, я могу еще разговаривать, но и это недолго. У меня уже все нутро полно крови, поэтому слушай сюда внимательно. Знаешь дуб, в который ударила молния, на милю отсюда к северу? В трех ярдах южнее него все мое и зарыто. Возьми себе это, а мне…

Он было вновь потянулся к кружке, но рука его замерла на полпути, и, резко откинувшись на спину, он испустил дух. Убедившись, что с ним все кончено, Эдвард поспешил к мальчику, с которым, впрочем, совершенно не понимал, что делать, ибо тот по-прежнему оставался без чувств на груди у бездыханного тела.

Первым делом, как показалось Эдварду, следовало запереть дверь, что он и сделал, предварительно вытащив за порог труп грабителя. Затем он закрыл окно, в которое собирался проникнуть Уилл. Наконец, настал черед мальчика. Но прежде чем взять его на руки, Эдвард внимательно пригляделся к усопшему. Одет он был как простолюдин, однако и тонкие черты лица, и аккуратно подстриженная борода, и белые выхоленные руки с тонкими длинными пальцами, явно не знающими физического труда, свидетельствовали, что перед ним, несомненно, высокородный вельможа, который вынужден был притворяться крестьянином. Впрочем, о том ведь и говорили в лесу грабители. «Кажется, наша семья не единственная вынуждена скрываться в этом лесу под чужим обличьем, – с грустью подумал юноша. – Бедный мальчишка. Ему здесь никак нельзя оставаться».

Сквозь раскрытую дверь в соседнюю комнату Эдвард увидел кровать, на которую и перенес его, все еще не очнувшегося, так что пришлось попрыскать ему на лицо водой и влить несколько капель в рот. Мальчик зашевелился, пришел в себя, выпил еще воды, но тут же вспомнив, какое горе его постигло, вновь ударился в слезы. Эдвард понял, что надо дать ему выплакаться. Какое-то время спустя мальчишка затих, лишь изредка всхлипывая. Эдвард, устроившись подле его кровати на табуретке, пытался осмыслить все, что произошло с ним этой ночью.

Больше всего ему было странно, что, окруженный, можно сказать, со всех сторон смертью, он не чувствует даже малой доли той скорби, которая поглотила его, когда ушел в мир иной Якоб Армитидж. Он был тогда так потрясен и расстроен, что долго еще себя чувствовал полностью выбитым из колеи. «Наверное, все это потому, что я очень любил старика и с его уходом лишился самого близкого друга, – продолжал размышления он. – К тому же тогда я впервые в жизни близко столкнулся со смертью. Потом я изо дня в день представлял себе, как сражаюсь на поле боя и меня окружают сотни погибших, и это, наверное, меня несколько с ней примирило. Или тут что-то другое. Незабвенный старик наш Якоб всю свою жизнь был праведником и отходил в мир иной с чувством выполненного долга и верой в спасение во Христе. А двое из трех, здесь умерших, нашли свой конец, совершая гнусное злодеяние. Поэтому-то, наверное, я почти ничего и не чувствую, хоть один из двоих и пал от моей руки. Отца мальчика, которого они так подло убили, мне, разумеется, искренне жаль, но разве может это сравниться с той скорбью, что наполняла меня, когда я внимал словам уходящего Якоба? Выходит, отныне я уже в состоянии смотреть в глаза смерти? Видимо, так Всевышний готовит меня к испытаниям в битве за короля, и она, как я понимаю, мне предстоит весьма скоро. Бедному мальчику я, конечно же, постараюсь быть верной защитой. А если возникнут на этом пути какие-то трудности, просто представлю себе его отца, и дух его из лучшего мира мне подскажет решение».