Дети новолуния [роман]

— Значит, он у тебя есть, — заключил каан и развернулся к Кучулук-хану. — Я люблю открытую схватку, — на губах у него просквозило подобие улыбки, — когда видишь врага и не знаешь, он — тебя или ты — его? Эти крепости, эти города, с ними много мороки. — В сиплом голосе монгола появилась доверительная интонация, которую уловил Кучулук-хан и внутренне воспрянул. — Последнее время мне много приходилось драться с городами. Они не нужны. И те, кто живет в них, тоже не нужны. А ключ, он просто отпирает ворота, да?

Кучулук-хан вытер взмокшие ладони о полы своего кафтана. И только тут обратил внимание на то, во что был одет страшный седобородый монгол. Помимо засаленного малахая на голове да грязных сапог из юфтовой кожи с войлоком он был одет в простой суконный плащ, какие носят степные пастухи, разрезанный сзади от талии до низа, а спереди доходящий до пояса. Он сидел с подвёрнутыми полами, словно укрывался от дождя и ветра. И сколь вызывающе нелепо смотрелся рядом с ним пышный кафтан властителя поверженного без боя Халадж-кала в драгоценных камнях, с золотой вышивкой! Кучулук-хан даже задохнулся от стыда.

— Да, — ответил он чуть подсевшим голосом. — У меня есть этот ключ.

— И где он? — спросил каан.

— Тут. — Кучулук постучал пальцем себя по лбу.

— Трудно будет вынуть его оттуда.

— Не труднее, чем подумать, великий повелитель. Если ты окажешь мне доверие и позволишь, как младшему своему брату, идти с тобой…

— Чего ты хочешь? — спросил монгол, и лицо его, покрытое коричнево-серым загаром, не выразило ничего, словно выдавленное чеканщиком в медном блюде.

Кучулук-хан невольно отвёл глаза в сторону.

— Знаю, много тюрок к тебе перешло, — сказал он, нерешительно подняв голос. — Дай мне десять тысяч и оставь моих. А я отдам тебе Хорезм.

— Эге, — не то согласился, не то задумался каан.

— Я так думаю, что это было бы хорошо, — добавил Кучулук-хан.

Наступила долгая тишина, которая частенько окружала каана. Никто не смел её нарушить, кроме мух, летающих в тёмных сводах дворца, и ос, сосущих раздавленный виноград в перебитых вазах. Наконец он спросил:

— Ну хорошо… А как ты отдашь мне Хорезм?

Как всегда, в минуты крайней опасности им овладевало воодушевление, поэтому Кучулук-хан, приняв позу почти вызывающую, уткнув кулаки в колени, громко, с нажимом, чтобы дикарь понял то, что ему полагалось понять, заговорил:

— Путь был тяжёлым и долгим. Но он, хвала Аллаху, преодолён. Мне стоило немалых трудов сплести тот узор из хитрых узлов, который я с покорностью подношу тебе, великий завоеватель мира. Там, на западе и на юге, лежат богатые земли, цветущие города, озёра и реки, поля, которыми незаконно владеет хорезмшах Мухаммад. Не знаю, известно ли тебе, но войско шаха велико и искусно в сражениях, а города… ну, ты лучше меня знаешь, как умеют обороняться наши города, если примут такое решение. Довольно сказать, что они прямо-таки нашпигованы оружием и припасами и готовы держаться годами, пока Мухаммад не пришлет подкрепление. Я отдам тебе города Хорезма — Бухару, Герат, Мерв и другие — без боя. Тихо. По одному мне известному знаку. Причём для каждого города он свой. Каждый будет следить за падением соседа, но, как бы он ни готовился, я отопру его ворота. Мои слуги держат со мной надёжную связь. Они готовы быстро установить контакт с верными людьми, ждущими моего знака повсюду. И если Караш-хан напрямую свяжется с матерью Мухаммада, а та, в свою очередь, обратится к Кебулу из верховий Сырдарьи, который связан со мной обязательством свалить его зятя, который окопался в Мерве, то твой шаг будет стремителен и победоносен. Месяц-другой — и Мухаммад в наших руках. Нам его выдадут. Довольно быстро мы выйдем к границам Багдада, и халиф ан-Насир — я уверен — сам войдет с нами в переговоры. Ты станешь властителем Хорезма. В твою честь будут читать хутбу и чеканить монету с твоим блистательным именем.

— А ты? — очень тихо спросил каан, не поднимая глаз. — Ты?

— Я? — Кучулук-хан растерялся. — Я стану служить… вести войну вместе с тобой…

Лицо монгола внезапно озарилось полыхнувшей яростью.

— Я не веду войн, глупец, — рявкнул он, — я караю! Ты хочешь карать вместе со мной? — Он вдруг задумался. Потом сказал: — Тогда у тебя должны быть причины делать это. За что ты хочешь наказать своего хозяина?

— Византийцы называют это словом политика. Искусством борьбы за власть…

Губы каана искривились.

— Власть?.. Что ты знаешь о власти?

В войлоком навалившейся тишине казалось, даже мухи прервали своё жужжание.

Каан повернулся к неподвижно сидевшему возле стены Елюй Чу-цаю. Глаза киданя были закрыты. Руки спрятаны под длинной жидкой бородой.

— Халиф — это у них как? Главный шаман, так, что ли? — спросил каан.

Елюй Чу-цай кивнул и тонким голосом ответил:

— Да, великий хан, ты прав, как всегда. Халиф призван править миром ислама.

— Ага. — Каан задумчиво почесал пересекавший шею бурый рубец. — Так ведь у нас посылка от этого халифа имеется.