Дети новолуния [роман]

Почему он остался в тёплой, изнеженной стране? Почему не вернулся назад в Каракорум, куда мучительно влекло его сердце? Стоило закрыть глаза, как перед мысленным взором с ошеломительной ясностью раскидывались насыщенные звуком и запахом степные просторы, не ограниченные ни горами, ни озёрами, ни лесами, ни югом, ни севером, и одно только небо соперничало с ними своей зияющей беспредельностью. По одному лишь трепетанию жаворонка в вышине, смутному запаху, игре света, по блуждающим в густой траве заломам от ветра, по необъяснимым для себя, а значит, и не нуждающимся в понимании признакам степной житель мог с точностью знать, где находится караван, ушедший пять лун тому назад, куда разбрелись отбившиеся от стада овцы, какие звери ищут погибели в мягких изгибах уползающих к небу плоских холмов. Он был частью этого ветра, этих холмов, трав, неба, запахов, незримых троп и неуловимых звуков; он понимал это всё, как мак понимает поле, пыльца ожидает пчелу, лис слышит полёвку там, где её след простыл. Подобно песчинке или птице, замирающей в воздушном потоке, ветер носил его по степи без начала и без конца.

Туда, в странное стойбище, именуемое Каракорум, возникшее в излучине двух рек как курень каана и постепенно отяжелевшее неподъёмным хозяйством, что ни день уходили караваны, перегруженные трофеями от нескончаемых побед. Сотни верблюдов, обвешанных тюками с шёлком, атласом, парчой, газом, шерстяными одеялами, связками кувшинов, чайников, медных ламп, замков, ключей, цепей, сапог, браслетов, навьюченных мешками, из которых торчали, вываливались, выпирали поварёшки, опахала, клещи, кисти, луки, музыкальные инструменты, вилы, циновки, бронзовые ножи, куклы, шахматные доски, лопаты, мухобойки, свечи. Запряжённые волами повозки, набитые лакированной мебелью, резными сёдлами, коврами, гобеленами, подушками, кушаками, обувью, шароварами, мешками, всем, что попадало под руку — от пуговиц до монет, от металлических доспехов до кувшинчиков с духами, от цукатов с лукумом до облицовки мечетей. И жемчуг, и драгоценные украшения из серебра, слоновой кости, черепашьего панциря, и бриллианты, и золотые клетки с говорящими попугаями, которым предстояло всем издохнуть за время перехода, и пальмы в кадках, и мельничные жернова, и керамические фигурки, и бочки с мёдом, меха с вином, пачки с чаем, соль, перец, кофе, ваниль, и погремушки детские, и кандалы железные. Всё это качалось, скрипело, ползло в направлении севера, овеянное сногсшибательным благоуханием фимиама, духов, сандала, бальзамов, вин, китайских лекарств и гуридского мускуса; всё влеклось к холодной, бесплодной пустоши.

Следом шли тысячи мужчин и женщин, в одночасье ставших рабами. Это были кузнецы, швеи, писцы, шорники, плотники, толмачи, ювелиры, наложницы, портнихи, оружейники, гадалки — да мало ли кто. Монголы брали тех, кто чего-то стоил своим умением, каждого исправно записывали в ряд с ишаками, зерном и мебелью, а после вели в степь. Им повезло, они ещё будут жить — пусть под плетью, впроголодь, без надежды, — если не погибнут в пути, не наложат на себя рук. Не брали стариков, детей, просто лишних. Но больше всех страдали вельможи и состоятельные бездельники. С ними не церемонились. Их цена равнялась грязи, прилипшей к сапогам, которую надо стряхнуть.

Война перемалывала народы и царства в песок, который затем тонкими струйками стекался к источнику своих гибельных бед и напастей.

Иные караваны тянулись целыми днями. Им предстояло пройти горы, ущелья, пустыни — все земли монгольской орды.

Каракорум давно уже не мог переваривать потоки добычи, идущие к нему со всех сторон на протяжении многих лет. Доставленные ценности складывали в гигантские горы, затем покрывали их сшитыми шкурами, чтобы дождь и ветер не попортили награбленное, и… забывали. В иных случаях даже не догадывались, что там внутри? Роскошь переполняла орду. Воины все имели железное оружие и тонкой выделки кольчугу. Коней подковывали. Юрты снаружи выложены шёлком, а внутри загромождены богатой мебелью, инкрустированной бирюзой, изумрудами, перламутром, — кресла, столы, сундуки, диваны — вещи бессмысленные и диковатые в степной обстановке. Каждый шаг любой монголки — до последней старухи, доящей коз, — отдавал сочным бряцанием золотых браслетов, серебряных кулонов, бриллиантовых диадем, нацепленных кое-как поверх оберегов из высушенного дерева. Вместо сыромятных ремней они использовали свёрнутые в жгут дорогие шёлковые полотна. Охрой и индиго красили косы, вымазываясь с ног до головы, как шаманы. Дети травились жемчугом и свинцовым глетом. Старики пили чай, ели кофе, тмином посыпали баранину. За перебродившим кумысом следовало тонкое вино из подвалов Шираза. Они не знали, что со всем этим делать? И растерянно поручали заботу о постоянно прибывающем богатстве каана китайцам и тюркам, имевшим представление об учёте и назначении вещей.