Дети острова Таршиш

— Это у нас в роду. У моего отца ресторан в Иерусалиме, а мать — ну, знаете, если у женщины семеро детей, она сумеет накормить и целую армию.

Ашер облизал губы.

— Ты назначаешься шеф-поваром Таршиша,— улыбнулся он.

Дети выжали виноградный сок и процедили его через чистый кусок ткани. Приготовили красивый фруктовый салат. Гилад расколол несколько кокосовых орехов, отделил твердую скорлупу от мякоти и вырезал из нее ножом чашки, ложки и даже чашу для киддуша.

Накануне Субботы дети искупались в озере. Они плескались под водопадом, чтобы получше смыть пыль и грязь, накопившиеся за эти дни. Теперь мальчишки были готовы к встрече Субботы и внешне и внутренне. Когда солнце зашло, они разожгли на пляже, подальше от леса и сухих кустов, праздничный костер.

Дани укрепил над огнем большой лист железа, оторванный от пола шлюпки, и поставил на него кастрюлю. Затем зажег еще один, маленький огонек, и с торжественным выражением лица произнес браху. Он с трудом удержался от вздоха, когда вспомнил мать. Голову ее покрывал обычно специальный субботний платок, чуть дрожащими от волнения руками она зажигала свечи.

Дети повернулись на восток для Каббалат Шаббат^[*], и когда в воздухе зазвучала знакомая мелодия Леха Доди^[*], выводимая ясным голосом Шмиля, они почувствовали, что это настоящая Суббота.

Мальчики провели Субботу со смешанным чувством. Вечером все старались петь «Шалом алейхем», «Эшет Хайим» как можно радостнее. Но когда пение смолкло, малыш Нафтали разревелся.

— Папа и мама нас после этого всегда благословляли,— рыдал он.

— Ну не плачь,— улыбнулся Дани,— я тебя благословляю. Иногда старший брат — это все равно, что отец.

Дети улыбались, но в глубине души все тосковали по дому и родным. Рон закрыл глаза и на мгновение ощутил знакомый аромат сладкого кугеля из лапши, смешанный с запахом маминых праздничных духов. Но голос Дани вернул его к действительности. Они принялись за киддуш над виноградным соком и за вкуснейшую еду, приготовленную под руководством Рона. Обыкновенный суп казался им изысканным деликатесом, огонь приятно грел, и мальчишек охватило приятное чувство исполненного долга. В первый раз с той штормовой ночи они смогли по-настоящему расслабиться. В мягком свете огня берег выглядел необычайно красивым. Царица Суббота ласково осеняла своими крыльями детей Таршиша. Шмиль затянул субботние змирот^[*] и все начали подпевать ему. Тоска и страх отступили. Дани был уверен, что это мгновение не изгладится из их памяти.

На следующее утро все снова выглядело будничным, вернулись и прежние волнения и тревоги. Во время молитвы им очень не хватало праздничной атмосферы синагоги, наполненной людьми, гудящей от пения и молитв. Никто не читал ни Тору, ни Афтору, не было миньяна, чтобы читать кдушу^[*]. А главное, не было родных и близких, чтобы вместе с ними радоваться Субботе.

Шалом звонко прочитал положенные для этой недели отрывки Торы. И хотя все наслаждались прекрасным йеменским распевом, их не оставляла гнетущая тоска по дому.

Помолившись, дети покинули свою спальню под раскидистыми густыми пальмами и побежали на пляж к костру. Дани поднял чашу из кокосовой скорлупы, наполненную виноградным соком, и прочитал киддуш. Рон раздал суп. Все ели в грустном молчании. Шмиль, заметив общее настроение, решил развеселить мальчишек.

— В нашей синагоге,— сказал он,— был человек, который всегда приносил по субботам пакет конфет. Когда дети подходили к нему, он улыбался каждому и давал по конфетке. Знаете, как мы его звали?

— Сладкий человек,— проговорил Гилад, светлея.— У нас тоже был такой.

— И у нас! — подхватил Ашер.— Шмиль, я думаю, что прозвище «сладкий человек» в ходу не только в вашей синагоге. А у кого был «шашер»? Тот, кто все время кричит: «Ша, Ша! Тише!», чтобы никто не шумел. Один раз наш «шашер» зашикал даже на «сладкого человека»!

Дети засмеялись, радуясь и удивляясь, как много общего в их привычках и обиходе, оставленных там, дома. Настроение стало еще лучше после того, как Дани рассказал историю из своей жизни.

— Сижу я как-то в нашей синагоге вместе с отцом в праздник Рош а-шана^[*]. И тут наш хазан^[*] решил блеснуть. Он запел так громко и с такой натугой, что я не смог выдержать и вышел, чтобы дать отдохнуть ушам. Когда я вернулся, отец строго посмотрел на меня и сказал: — Не смей больше выходить, когда наш хазан так поет...,— затем улыбнулся и добавил: — Бросил меня здесь одного! Бери в таких случаях меня с собой!