Дети победителей

Вскоре Сергей познакомился с Александром Васильевичем. Что-то было в нем такое мощное, библейское. Характером он напоминал «Моисея» Микеланджело. Наверно, три тысячи лет назад люди и были такими. Красивый, высокий, статный. Коротко постриженные волосы, выразительный взгляд темно-карих глаз, волевой подбородок, тонкие черты лица.

Так вот, в газете появилась статья — это был 1984-й, последний «невинный» год империи. Сергей нашел этот номер и прочитал материал. Там не было упомянуто ни одной веской причины для увольнения директора преуспевающего предприятия, одного из лучших в стране. Суть претензий сводилась к вопросу: почему Соколов советский хозяйственник, а не шведский социалист? За демагогию можно было поставить «отлично», за все остальное — «достойно сожаления». Журналист выполнил заказ партии и получил премию. Соколов был возмущен. А что он сказал на последнем заседании партийно-хозяйственного актива области? «Урал не позорьте!» И всё. Но сознание руководителей региона помрачилось вместе с разумом. Как темнело «светлое будущее», до которого, оказывается, всё дальше и дальше, а не рукой подать.

Старший Соколов уехал в город Сим Челябинской области, на свою родину. Рассказывали, будто вышел из дому в пижамных штанах, надетых поверх костюмных брюк, чтобы не запачкать их в дороге. Вот если бы он напоказ так оделся, в духе времени, а то всего лишь от грязи. На родине встретился с молодым директором совхоза, который был таким же мечтателем, как Александр Васильевич в молодости. В Симе они создали другой конный завод. Было такое ощущение, будто Соколов-старший ни шагу напрасно не сделал.

Создав завод в Симе, Александр Васильевич вернулся. Он принимал Сергея у себя дома, в новом двухэтажном особнячке из красного кирпича. Угощал обедом и наливал ему одну рюмочку за другой. Ему уже было за семьдесят. Позднее Сергей заметил: Александр Васильевич, когда оставался один, мог позволить себе опустить плечи и сгорбиться, а если кто-то заходил, сразу выпрямлялся и поднимал голову.

Эти встречи нельзя было назвать беседами, скорее пятичасовыми монологами Соколова-старшего. В столовой — простая советская мебель, шторы, половички, и всюду — барельефы, картины и фотоснимки лошадей.

Сережа помнил: уже в ту первую встречу, после трибунки, без свидетелей, сын Соколова-старшего Андрей поведал ему историю лошади.

Гипноз царил на заводе в 1960-х годах. Это был гнедой орловский жеребец, компактный, собранный, с чуть удлиненным телом, что отличает рысака от верховой лошади, с длинной шеей и лебединым затылком. Красавец!

Это было тяжелое для лошадей и лошадников время — хрущевское. Конезаводы закрывались, рысаки отправлялись на мясокомбинаты, а коннозаводчики спивались от невыносимой тоски и боли. Пермский обком партии уже принял решение о закрытии конезавода № 9. Но тут случилось непредвиденное: Гипноз великолепно пробежал в столице, став звездой московского ипподрома! Александр Васильевич Соколов мгновенно воспользовался случаем, подошел к Буденному, тому самому, что командовал Конармией во время Гражданской войны, и тут же организовал от его имени телеграмму в Пермский обком партии. В телеграмме Буденный выразил восхищение пермской лошадью и тем, как организована работа на конезаводе № 9. Решение о закрытии предприятия отменили. Буденный все-таки… Таким вот образом Гипноз спас родной завод.

Но нет, нет, Гипноз не сошел с ума, он возмутился! Он был разъярен тем, как с ним обращались на московском ипподроме, тамошними порядками содержания лошадей. В Перми он привык к другому подходу — требовательному и серьезному, внимательному и доброму. А в столичной жизни было иначе — практиковались покупные заезды, с лошадьми обращались жестоко. Какой спорт, когда его постоянно ставили на призы и заставляли бежать в полную меру, на пределе возможностей.

Кончилось все тем, что Гипноз перестал подпускать к себе людей, бесился, катался по полу в деннике или леваде, зубами рвал свою грудь.

Гипноз еще много лет прожил на конезаводе, где потом и умер. Но участие в бегах и другой активной жизни предприятия уже не принимал. То гонялся за другими лошадьми, то за воробьями — ему было все равно. Его не трогали, он доживал свое.

Сережу потрясла история лошади и директора завода. Он решил написать об этом, но целых три года не мог закончить очерк, поскольку стеснялся провести между судьбами героев параллель, которую ясно видел. Ходил, как загипнотизированный.

Почему жеребца так назвали? Сам Александр Васильевич рассказывал Сереже, что ходил как под гипнозом. Директор был уверен, что через Горлинку, мать жеребца, в Гипнозе состоялось накопление кровей знаменитого в прошлом жеребца Зенита, который родился в 1894 году.

Горлинку Соколов вычислил, искал долго, пока не нашел в каком-то хозяйстве. Привез в Пермь, как царицу. Лошадь была счастлива — приличные слуги, хорошие манеры. Она слыла кобылой строгой и своенравной, но отходчивой. С ее-то кровью…