Дети победителей(Роман-расследование)

Очнулся, может быть, через полчаса, может быть, через час или позже. Было темно и холодно. Правда, я видел плохо, поскольку лицо опухло, а глаза заливала кровь. Но я почувствовал себя счастливым, когда пошевелил языком и выяснил, что не хватает только тех зубов, которые были выбиты в других районах Прикамья. Все тело болело — надо думать, оно иссечено ссадинами, украшено кровоподтеками и синяками. Слава Богу, из лекарств достаточно будет настойки бодяка — не наблюдалось переломов, проломов и сотрясения мозга, который все-таки удалось сохранить. В который раз уже — сохранить. И я снова поблагодарил Родину за то, что не убила. Но ни черного, ни белого света не видел. Да и не хотел… Двигался наугад, ощупью, догадками, переулками, поскольку боялся выйти на проспект, откуда меня тотчас взяли бы другие бандиты — в синей форме с золотыми звездами. Но я знал, куда иду — вверх, к кинотеатру «Алмаз», за которым живет инвалид Федя Зубков. Мне надо было дойти живым — ради мамы, папы и всех своих детей. Я должен был сделать это.

Я пролежал на старом диване Феди Зубкова три дня — боли в теле прошли, синяки не совсем, но сошли… Как мало мне надо — я по-прежнему радовался жизни и был счастлив, что зубы целы.

Пришлось руководить выпуском последнего номера по телефону. Верстальщик Слава утверждал, что пытался убежать, но его догнали, избили почти у Компроса. Сейчас он уже попадает пальцами в клавиши. А вопрос, кто совершил нападение, меня не мучил, потому что я жил в стране настолько цивилизованной, что ответ не имел значения. Слишком много желающих убить кого-нибудь сегодняшним вечером.

Главный вопрос, который меня мучил все это время, заключался в том, что мой красный «дипломат» исчез.

Из обзора

Первая Чеченская. Гужбан.

Солдат, в плену был 4 месяца: «Поначалу били не очень, а потом с каждым днем всё зверели и зверели… Среди нас были татары, вроде единоверцы, а так же над ними издевались. Сами курили наркотики и нас заставляли курить.

Как накурятся, начинают нас избивать. Весело им становилось. Кормили один раз в день, лепешка, чай, иногда бросали кости… Офицера бросили в яму и стали кидать камни, потом стали палками толочь его, как картошку.

Учился на учителя младших классов, хотел детей учить. А сейчас не хочу детей учить. Единственное, что сейчас хочется, поехать туда не в качестве военнопленного, а пойти уже с оружием. Хочется отомстить».

«Независимая газета», июнь 1996 года.

Я опять вспоминал деревню Неволино.

Мы слышали нарастающий стук ее каблуков. И вот она входила в класс: белые туфли, белые чулки, белый халат, белокурые вьющиеся волосы, ясные голубые глаза.

Педагоги школы-санатория, как и врачи, обязаны были носить белые халаты.

Инесса Васильевна, учительница литературы и русского языка, приносила на уроки альбомы с рисунками Пушкина и фотографиями музейных экспозиций из усадьбы Михайловское или петербургской квартиры поэта.

Спокойная, уверенная в себе женщина, к предмету преподавания относилась с тайным восторгом, как к личной миссии на Земле. Ее гордая голова и чуть вздернутый нос напоминали мне русский линейный корабль «Гота предистинация» с широкими белыми парусами. Я тогда еще не знал, что это название переводится как «Божье предвиденье». И тем более не ведал, что речь идет о предвиденье моей судьбы. Как не знал того, что именем деревни Неволино названа целая археологическая культура — неволинская, по могильнику, раскопанному на том берегу Ирени.

Уроки литературы Инессы Васильевны были похожи на таинства приобщения к вечности.

В тот день я подумал, что учительнице понадобилось уйти куда-то на те два часа, что отводились по расписанию на литературу и русский язык.

— Я оставлю вас одних, — сказала она, — а вы в это время пишите стихи. Пишите все. После уроков сдадите мне.

Она ушла, и ни один паршивец не вылетел из класса. Все сидели за столами и в абсолютной тишине писали стихи. Все — даже те, кто никогда этого не делал, кто только умел воровать, материться и курить, втягивая тяжелый дым в туберкулезные легкие.

Сегодня я думаю, что это был гениальный урок творчества — неожиданный, доверительный, основанный на первобытной потребности познания мира.

Она не знала, кто из нас будет спровоцирован на всю жизнь, а может быть, и более — на трансцендентное существование в мистическом пространстве поэзии. Может быть, она рассчитывала на кого-нибудь одного…