Дети рижского Дракулы

Тут еще одно удивление: откуда барышне знать, чем вооружены армейские силы империи? «Смит-вессон». Она ведь указала точное количество патронов в нем, правильно преломила ствол. А откуда она знает про ликвор? Все-то ее книжки.

Дочитав, Бриедис поднял на нее глаза и, перестав внутренне смеяться, вздохнул. Смешно лишь с виду, но в свете недавнего убийства такие записи могли бросить тень на барышню. А ведь ей осталось доучиться какие-то две-три недели до получения свидетельства.

– Объясните, пожалуйста, Софья Николаевна, что сие значит?

Она поднялась со стула, оправила фартук и, опустив подбородок к груди, громко, будто зачитывала поэму, сказала:

– Я приношу извинения, Григорий Львович. Больше такого не повторится.

– Уверен, что извинения будут приняты. – Бриедис перевел взгляд на Данилова, сидевшего мрачнее тучи. – Но я бы хотел знать, какое отношение имеет это сочинение к фразе, что Григория Львовича хотят убить?

– Позавчера я была у Григория Львовича дома, – выпалила Соня быстро, чтобы ее никто не успел перебить. – Вечером, после семи. Я хотела попросить вернуть мне мою тетрадку. Вернее, я пыталась догнать Григория Львовича, но не успела, шла следом от нашего магазина. Без дозволения я зашла в дом… в его дом. И там столкнулась с человеком ростом шесть футов и дюйма три на глаз. В правой руке он держал револьвер – я разглядела барабан. Возможно, ваш, Арсений Эдгарович, ведь «смит-вессон» уже был украден, и злоумышленник имел намерение застрелить Григория Львовича прямо из него. Я пряталась под лестницей и ненароком спугнула негодяя. Он ушел, а я убежала.

Соня выдохнула, замолчав, с наивным ожиданием глядя на Бриедиса.

– Очень интересно. – Тот улыбаться перестал.

Данилов сидел прямо и недвижимо с бесстрастным, мрачным лицом и смотрел перед собой. Бриедису была знакома и эта маска. Григорий входил в подобное состояние, когда от него вокруг требовали слишком многого, будто впадал, по словам доктора, в транс, не знал, как вести себя, и делал вид, что невидим. Но, несмотря на отстраненный вид, а это пристав тоже быстро вычислил, он все слышал и понимал, мог вполне осознанно отвечать.

– Вы видели в своем доме убийцу, Григорий Львович?

– Я видел только Софью Николаевну, топтавшуюся на моем крыльце, – механически ответствовал он, не шелохнувшись.

– Хорошо. Теперь вернемся к сценарию убийства.

Соня вновь, набрав воздуха в легкие, тоном ученицы стала перечислять, какие имеет на сей счет соображения: что дневничок был просмотрен после трех часов пополудни 23 мая, в четверг, а человек с револьвером появился в доме Данилова на Господской около семи-восьми вечера, из чего следует, что таинственный похититель успел прочесть пресловутую запись, сообразить, как, где и у кого выкрасть «смит-вессон», предпринять попытку убить Данилова, провалить сию попытку и в конце концов, не найдя ничего лучшего, подкинуть револьвер в сумку учителя в надежде, что он застрелится прямо в гимназии.

– Там еще была записка, – воодушевленно закончила Соня.

Бриедис слушал девушку, понимающе кивая, нет-нет все же заглядываясь на ее милое веснушчатое личико, не теряя тем не менее нити повествования и одновременно продолжая досадовать, как она могла быть так неосторожна со своими фантазиями. Но когда она замолчала, сухо поблагодарил и попросил выйти.

– Что?

– Прошу простить, Софья Николаевна, но вам, кажется, пора на уроки, поэтому разрешите дальше продолжить с Григорием Львовичем.

Он знал, что нельзя было давать барышне с характером Сони таких сухих отповедей. Но пришлось. Бриедис решил одним резким махом, пусть и болезненным для обоих, обрубить все концы. Она так рьяно взялась давать отчет, будто была настоящим филером, верно, решив, что уместны ее участие и эта вольность, с которой она посетила дом Даниловых в семь, хуже – в восемь часов вечера.

Соня не ожидала от Арсения подобной холодности, изменилась в лице, побледнев, и так посмотрела на пристава, что тот насилу выдержал этот взгляд возмущенной эринии, физически ощутив на себе его неприятное электричество.

– У меня нет более уроков сегодня! – с достоинством молвила она.

– Идите, Соня, – настоял тот. – Всего доброго.

Она мотнула головой, поджала губы и вышла.

– Мизантроп, – донеслось до него тихое шипение.

Пристав только вздохнул. И с минуту стоял, закрыв глаза.

Видит бог, он не хотел наносить ей такую тяжелую обиду, тем более что и ранее неоднократно неумышленно обижал своими соображениями, в которых было, может, больше косности и консерватизма, чем он того хотел. Но так уж он воспитан, в убеждении, что женщина должна быть оберегаема от опасности и бед. В его жизни хватало потерь – он лишился матери в возрасте, когда едва себя помнил.

Сонечка не утруждала себя усилиями понять чужих к ней чувств, она рвалась в бой, как молоденький петушок, совершенно не подозревая, что ее может ждать колючая опасность. А в беседах всегда проявляла столько воодушевления, что порой казалось, когда-нибудь эта плещущая через край энергия сыграет ей во вред.