Дети Робинзона Крузо

— Сам такой! — орет Джонсон, пытаясь перекричать стук вагонных колес.

И Миха вдруг вздрагивает. Только что совершенно отчетливо внутри себя Миха слышал голос Будды. Невзирая на гул вокзала и на то, что люди, в общем-то, не умеют говорить с высунутым языком. Тихо и очень отчетливо прозвучали слова, заставившие Плюшу вздрогнуть:

— Миха, не ходи туда! Не ходите в немецкий дом!

III.

Почему они выбрали для повторного визита в немецкий дом именно тот день, когда уехал Будда, в общем-то, понятно. Просто ничего другого не оставалось. Теперь они были убеждены, что не особо-то ошибаются те, кто почитает старуху за ведьму. И забрать фотографию из мрачного логова стало необходимым.

Раз в неделю на пустующем ипподроме за городом устраивалось нечто вроде ярмарки. Рыночный или, как говорили местные, «базарный» день. Старуха ошивалась там до вечера: людская толчея — ее стихия. Там ей было чем поживиться, попрошайничая и устраивая свои истерические шоу. Старуха жадно жрала человеческие эмоции, а насмехавшиеся над ней торговцы и зеваки отыгрывали сценарий как по нотам. Дом будет пустым — следующего такого удачного дня им уже не представится, скоро уезжать.

И дом, и фотография (томящаяся в черной башне зачарованная королева) словно околдовали их. Причем Икс всерьез намеревался выяснить насчет порно, и как все это устроено; он единственный из всех даже мысли не допускал, что порно происходило у него в голове. Джонсон тоже кое-что видел, был напуган, но еще больше заинтригован. Лишь Миха, а главное — Будда, позволили себе робкие предположения о том, чем на самом деле мог бы являться дом, построенный немецкими военнопленными.

В ночь, когда они выслеживали Таню, а Икса покусали собаки, Будда кое-что видел. Миха об этом знал, и они вдвоем решили пока не говорить остальным. В комнате мамы Мии, за столом, освещенным тусклым желтым электричеством, сидели гости. Одной из них была утонувшая девочка, та, которую спасти не удалось, дочь папаши-картежника. Но был и еще один гость. Именно его присутствие они решили сохранить в тайне. Полгода назад этот человек умер в «Жигулях-копейке», задохнувшись выхлопными газами в собственном гараже. Им был отец Икса. Он поднял голову и посмотрел на окно, по ту сторону которого прильнул к стеклу Будда. Взгляд его был пустым, и тени лежали на бесцветном лице; он разомкнул обескровленные губы — изо рта его вышло дымное облачко. Будда вздрогнул, а лица гостей растянулись в тусклых ухмылках. Потом умерший полгода назад поманил Будду указательным пальцем и заговорил: из его горла выходили клокочущие, треснувшие звуки. Они были отвратительны, но Будда слушал их, словно загипнотизированный. Звуки стали уплотняться, внутри них образовалось пространство, в которое с шершавым трением стали проникать все более различимые обрывки слов; фрагменты речи искали друг друга, словно шестеренки механических часов, и наконец Будда услышал:

— Иди к нам, вкусный мальчик. Иди сюда. Ешь ее хлеб.

Теперь они все смотрели на него:

— Ее хлеб. Скоро ты будешь с нами. Есть ее хлеб.

И как только Будда осознал, что понимает их, все начало меняться. Они перестали выглядеть как киношные зомби или восставшие из могил, словно струйка воды изо рта утопленницы или облачко дыма были лишь неудачной шуткой. На щеках утонувшей девочки появился румянец, мокрые сосульки волос превратились в пушистую копну; она стала красивой, опасно красивой, как обещание. Лицо отца Икса разгладилось, алкогольная угрюмость, озлобленные морщины и вечная затравленность — все это стало исчезать без следа; он поднялся изза стола, гордо расправив плечи и повернув красиво посаженную голову, что придало ему сходства с героем вестерна или древним царем, вышедшим на поле последней битвы. Тускло освещенная комнатка превратилась в огромную залу, убранную мириадами горящих свечей, и где-то в бесконечной глубине этой залы, полной гостей, находилась громадная каменная богиня, хозяйка, которой пришел срок ожить. Как только маленький мальчик, недостающая часть, загадка, обещание подлинности и полноценности, вкусит, отведает, начнет есть Ее хлеб. Хлеб Великой Матери, давно уже рождающей этот мир без участия Неба; неба, где когда-то подлинное солнце озаряло сыновей Отца солнечной кровью...

Стекло подо лбом Будды подалось вперед, а гости бесконечной залы теперь смотрели на него со спокойной радостью. Сейчас, еще чуть-чуть, стекло продавится, и окно распахнется. И Будда откликнется на зов дома, пойдет к ним; прямо сейчас пойдет вкусить, отведать, есть Ее хлеб...

И тогда залаяли собаки. Икс с водосточной трубой в обнимку полетел на землю. Икс, с его несравненным в то лето умением притягивать неприятности. И наваждение прошло.

IV.

Миха-Лимонад сглотнул, не сводя взгляда с того, кого принял за продавца машин. И снова вспомнил: вот они сидят, два мальчика, Плюша и Будда, на берегу моря. Плюша изумлен. Да что там, у него рот раскрыт от шока, вызванного рассказом Будды. И как только Плюша немного успокаивается, он, хлопая глазами, выговаривает в лицо другу: