Дети Робинзона Крузо

Вообще-то лейтенант ДПС собирался купить подарок для младшей дочери своего непосредственного начальника майора Дягилева.

– Девочке, – сказал он. – Она еще ребенок. Дочка шефа. – Свириденко помялся. – Боюсь, если я подарю ей рамку со своей фотографией, ее отец…

Пробитая бровь расхохоталась:

– Не продолжайте, я поняла.

– Да нет, все нормально, – расхрабрился лейтенант. – Думаю воспользоваться вашим советом: дождусь дня рождения шефа и подарю ему свою фотку в этой рамке с сердечками.

Теперь они прыснули оба.

– Знаете, сказала девушка, – я сейчас посмотрю, чья это фотография. Может быть, есть в компьютере. А вы пока осмотритесь.

Она быстро и легко развернулась и скрылась в подсобке. Свириденко успел лишь глянуть ей вслед. Господи, как же восхитителен май!

Свириденко, улыбаясь себе под нос, думал о том, что он успел заметить: высокая, ладная, крепкие бедра обтянуты джинсами, порванными под ягодицами. Но…

Он успел заметить не только привлекательный «тыл» продавца-консультанта.

Еще он увидел картину.

Собственно говоря, это был декоративный офорт, репродукция полотна кого-то из известных мастеров. Вероятнее всего этого… Айвазовского – Свириденко не особо разбирался в живописи.

Только здесь и не надо было ни в чем разбираться.

В горле у лейтенанта внезапно запершило. Он остановился как вкопанный посреди зала и подергал щекой – если бы пробитая бровь увидела Свириденко в эту минуту, вряд ли она сочла бы его привлекательным.

На картине было изображено место из его сна.

Теперь уже не оставалось никаких сомнений: темный дом, увенчанный островерхой крышей, висел над морем, и если бы разыгрался шторм, пенные брызги волн, взметаясь, смогли бы коснуться его стен. Но сейчас море было спокойным, недвижным. На картине стоял полдень. Ленивая жара разлилась над умиротворенным Югом, и лишь четыре крохотных фигурки, дети, играющие в тени дома, вносили хоть какое-то оживление в полуденный сон.

В магазине «Красный куб» работал кондиционер, но лейтенант Свириденко почувствовал на лбу легкую испарину. Словно густой липкий зной, изображенный на полотне мастера, передался и ему.

Глаза Свириденко сузились. Что-то с этой картиной было не так. И разлитое по ней спокойное умиротворение казалось обманчивым. В полдень обычно самые короткие тени, но сейчас…

– Ты ведь только притворяешься, что все в порядке? – прошептал Свириденко сиплым голосом, глядя на темный дом.

Сейчас тень как будто удлинилась.

Теперь уже испарина стала вполне ощутимой капелькой пота. И если пристально вглядеться в крохотные фигурки, то в короткое мгновенье, в переливах какого-то марева, можно было различить, что дети, четверо мальчишек, вовсе не играли у дома. Они неслись от него прочь, с перекошенными от ужаса лицами, убегали, как ошпаренные, от настигающей их тени.

– Это Одри Хепберн, – голос вернувшейся пробитой брови донесся словно издалека. – Я почти угадала.

– Что? – слабо отозвался Свириденко.

– Актриса. В вашей рамочке, – девушка улыбнулась, и ее глаза вновь заблестели. – Ну, «Завтрак у Тиффани», «Римские каникулы», все дела…

– Все дела, – повторил лейтенант ДПС.

С момента происшествия у казино «Шангрила» лейтенант Свириденко почему-то распрощался со своей старой присказкой «Ну, никаких гарантий!». Теперь эта присказка вызывала у него даже не неприязнь, а ощущение какой-то нелепости, словно эта прибауточная словоформа, долженствующая резюмировать мудрость житейской философии, принадлежала какой-то другой жизни, с которой Свириденко теперь также распрощался. Он все вспомнил. И все фрагменты, словно кусочки пазла, выстроились у него в голове.

– Ну, и как с рамочкой для дочки шефа? – Пробитая бровь смотрела на него с выжидательным интересом: мол, заснул человек на ходу, бывает. – Брать будете?

– А как же! – кивнул Свириденко.

– Рамочка классная…

– Она просто прекрасна! – энергично согласился Свириденко.

– А-м-м… – забирая рамку с полки, пробитая бровь решила, что парень и вправду забавный. А тут он еще взял и попытался объясниться, нелепо, откровенно:

– Извините, весеннее обострение.

– У меня тоже, – неожиданно сказала Пробитая Бровь.

Теперь они оба несколько ошалело уставились друг на друга. Девушка зарделась, потом ее ресницы легко, не как у Свириденко, а словно их коснулся ветерок, задрожали. Она быстро развернулась с покупкой лейтенанта ДПС в руках и направилась к кассовым аппаратам. Свириденко, спохватившись, последовал за ней.

И смущение все еще витало над тайными местами человеческих встреч.

– Я заверну в подарочную упаковку? – предложила пробитая бровь.

– Да. А-а?.. а… Я хотел спросить… вы… э-м…

– Что?

– Ну… э-м-м…

– Я до девяти, если это имеется в виду, – помогла пробитая бровь. – Но могу освободиться на полчаса раньше, если…

Ее коллега за кассовым аппаратом с интересом наблюдала за этой сценой:

– Ну какие могут быть «если», – вздохнула она. – Иди уже…