Дети Рыси

Горькие слёзы бессильной ярости текли из глаз молодого пастуха Тохты. Набегавшие порывы встречного ветра били в лицо, размазывая их по щекам. Кобылица скакала из последних сил, но он беспрестанно подгонял её концом повода. До Барги оставалось совсем немного, когда она пала и пастух вылетел из седла. Перекувырнувшись через голову, Тохта вскочил на ноги, и, спотыкаясь, добрёл до павшей лошади и непослушными от усталости руками стал подымать голову кобылицы. Спёкшиеся губы пытались шептать нежные слова, которые он говорил ей, когда она была ещё маленьким беспомощным жеребёнком.

Влажный, лиловый глаз лошади угасал, подёргиваясь мутной дымкой смертного забвения. При виде этого, из груди Тохты к горлу, перехватывая дыхание, подкатил тугой ком. Сердце пастуха билось тяжёлыми толчками, виски сдавило непонятной силой. Голова пошла кругом, и Тохта совсем обессилев, грузно осел на землю рядом с павшей лошадью. Вцепившись руками в умятую копытами траву, молодой пастух завыл, как воет собака, почуявшая близость своей смерти.

Из бессильного оцепенения, охватившего Тохту, вырвал грубый толчок. Чья-то рука сильно встряхнула его, рванув за ворот халата.

– Эй, ты кто такой? – раздался над ухом хриплый голос.– Чего вопишь, немытая рожа?

Подняв залитые слёзами глаза, Тохта разглядел двух всадников, затянутых в ременные куяки. На головах воинов были клёпаные железные шлемы, увенчанные конскими хвостами. Один из них, перегибаясь через луку седла, цепко ухватил его за ворот старого в дырах халата. Под обоими всадниками были боевые жеребцы-дахираны в коярах и оголовьях[1]. Лошадиные морды, обнюхивая незнакомца, придвинулись к Тохте, обдавая лицо влажным горячим дыханием, норовя ухватить клыками рукав халата.

– Вроде бы взрослый парень, а скулишь на всю степь словно побитый щенок! – презрительно произнёс молодой воин, державший пику наперевес. Второй, с вислыми седыми усами, который держал Тохту, молча разглядывал пастуха. Тохта поднял лицо к обоим воинам, посмотрел на них, и заплакал навзрыд.

– Подожди-ка,– произнёс всадник, державший пастуха за воротник.– Тут что-то не то. Давай-ка, парень, шагай в курень,– приказал он Тохте.– А ты, Калган, скачи к Содохаю. Скажи, что вестник прискакал…

Молодой воин изумлённо посмотрел на своего напарника, но ничего не сказал. Хлестнув плетью коня, он поскакал к Барге, туда, где жарко догорал погребальный костёр хана Хайдара.

Содохай был на похоронах хана вместе со всеми. Молодой багатур хмуро выслушал посланца и пошёл к коноводам. Отец предупредил, чтобы он держал ухо востро, и рассказ караульного о странном гонце насторожил его. Потому-то сын Мутулгана поспешил в курень Барунар, главой которого был его отец.

Обычно наполненный воинами и другими людьми курень встретил его непривычной тишиной.

– Ну, что тут у вас? – Содохай спрыгнул с седла на землю возле небольшой кучки воинов, окружившей человека без шапки, в старом заплатанном халате. Вместо ответа пожилой воин подвёл к Содохаю Тохту.

Запинаясь, пастух начал рассказывать о случившейся беде. Бесауды во главе со своим нойоном Пайканом налетели на табуны, один из которых был племенным. Часть табунщиков они порубили и разграбили курень. Маленький аил табунщика Хадасана – отца Тохты, что отвечал за племенных жеребцов, кочевал неподалёку. Бесаудам показалось мало захваченных коней, и они угнали последних овец у семьи Тохты. Старый Хадасан пытался было усовестить нойона, но тот зарубил старика палашом. Нукёры Пайкана гнались за Тохтой, но он ушёл от грабителей на единственной лошади, напоследок увидев, как пылает подожженная юрта. Старая мать и двое маленьких братьев с сестрой спрятались в зарослях ракитника.

Выслушав сбивчивый рассказ молодого пастуха, Содохай птицей взлетел в седло и поскакал к Барге. Следовало немедленно предупредить Джучибера и нойонов о набеге бесаудов, ибо все воины и мужчины, способные носить оружие сейчас были на похоронах Хайдара.

Огромная толпа людей широким кольцом охватывала погребальный костёр хана коттеров. За стеной пламени уже ничего не было видно. Тело покойного давно превратилось в пепел. От огненной крады несло запахом сгоревшей плоти и мяса, слышался треск углей. Шаманы по очереди хриплыми голосами затягивали священные песнопения. Стоящие рядом подхватывали слова, и нестройное пение возносилось к небу вслед за густыми клубами дыма.

Сквозь толпу, к Джучиберу, грубо расталкивая собравшихся, пробивался Содохай. Некоторые недовольно ворчали, но, оглядываясь на дерзкого, уступали дорогу, ибо тот был снаряжен так словно собрался в бой. Мутулган-багатур, стоявший за спиной Джучибера недовольно покосился на сына, нарушающего торжественность собрания.

– В курень прискакал Тохта, сын табунщика Хадасана,– зашептал Содохай на ухо Джучиберу.– Бесауды напали на табуны у сухой балки, что лежит на полдень от Овечьего Брода…