Дети с улицы Мапу

— Очень важное дело. Вопрос жизни для меня и моей дочери.

Лицо старухи стало багровым от злости.

— Молчи, бесстыжая!.. Не уговаривай меня, все равно не послушаю. Пока я жива, не бывать тебе здесь хозяйкой. Слышишь?

Старуху душил гнев. Сильный приступ кашля прервал ее яростную речь.

Госпожа Вайс молча дождалась, пока старуха успокоится, затем сказала:

— Вы ошибаетесь, поня Елена, я совсем не собираюсь замуж за господина Янковского. Он и не говорил со мной об этом.

— Еще не говорил? — удивилась та. — Это потому, что я против. А ты пришла теперь уговаривать меня? Нет, нет, дорогуша, не бывать этому, пока я жива!

— Поня Елена, я сама все время препятствовала тому, чтобы господин Янковский завел такой разговор. Я вообще не собираюсь выходить замуж, даже за господина Янковского.

— Почему же? Не пара он тебе? Недостаточно благороден?

— Я хочу после войны вернуться на родину, к семье.

— Что там будешь делать?

— Буду работать в больнице.

Работать в больнице… — Чепуха! Предпочтешь выйти замуж и стать хозяйкой в усадьбе.

— Поня Елена, я хочу жить в городе. Деревенская жизнь меня не привлекает. Мой муж был врачом. Я люблю эту работу. После его смерти я дала обет, что ни за кого не пойду замуж.

— Поклянись мне, что не пойдешь за Владислава.

— Клянусь.

— Жизнью дочери?

— Жизнью дочери.

Это, очевидно, успокоило старуху.

— Ты говорила об этом моему брату?

— Он не просил меня выйти за него.

— Так он, наверно, сделает это сегодня, — неуверенно сказала старуха.

Прошла еще неделя. Янковского дома не было, он уехал в Ковно.

Софье Михайловне стало легче дышать. На дворе стояла зима во всей своей красе. На полях сверкал снежный покров. Работы во дворе уменьшилось. Тем временем Шуля окрепла. Начала гулять. И теперь ей нравится сад, его голые, окутанные снегом деревья.

Старуха Елена успокоилась, к работнице стала относиться лучше.

Госпожа Вайс оторвана от всего мира. Давно не была она в городе. Гости в усадьбе не бывали. Радио там не было, газеты не приходили. Некоторое время назад прошел слух, что на юге России идут тяжелые бои. Но немцы хвастались своими победами, числом сбитых советских самолетов и захваченных пленных.

Сведения о судьбе гетто доходили невнятные. Поня Елена вернулась как-то из костела с известием, что евреев гетто Шяуляя увезли в неизвестном направлении.

У госпожи Вайс не было никаких иллюзий. Она знала, куда увезли евреев. Крестьяне много говорили о глубоких траншеях и ямах, вырытых в нескольких километрах от города… О солдатах, оцепивших это место…

Янковский вернулся из Ковно удрученным. За весь вечер не проронил ни слова. Лишь назавтра, заглянув в хлев, где в это время госпожа Вайс доила коров, сказал:

— Новость есть для вас, Софья Михайловна.

У нее заколотилось сердце.

— Не сейчас, после ужина.

Вечером он сказал, глядя на Софью Михайловну:

— Паулаускас пропал, забрали его.

Госпожа Вайс побледнела.

— Кто-то донес. Обыскали дом и нашли В погребе еврея. Жаль, хороший был парень. Из-за какого-то паршивого жида…

Софья Михайловна боялась, как бы не заметили ее чрезмерного волнения. Собрав все свое мужество, она спросила:

— А вообще что слышно в мире? В городе?

— Говорят, что большевики опять крепко поколотили немцев. Весь Ковно сплошная казарма. Войска уходят и приходят. Многие удирают из города. Тяжело там жить.

Софья Михайловна хочет спросить о гетто, но боится даже заикнуться об этом.

— Ты помнишь, — обращается он к сестре, — дворника Антанаса? Тот, у которого жена стирала на евреев! Говорят, что он работал в девятом форту. Большое богатство собрали, все из одежды евреев. Жена его носит каракулевую шубу — прямо барыня, не узнать.

Софье Михайловне стало дурно, вот-вот упадет. Собрав остаток сил, она встала из-за стола.

— Пойду лягу, голова болит.

Янковский тоже поднялся.

— Погодите, Софья, у меня к вам дело. Она поднимает голову, и ее взгляд встречается с взглядом старухи.

— Разве дело такое срочное, господин Янковский? Может, отложим разговор?

— Нельзя больше откладывать, — нетерпеливо ответил он. — Я вас недолго задержу. Может быть, вы пройдете в мою комнату?

С бьющимся сердцем входит она в его комнату. Янковский закрывает за ней дверь.

— Софья Михайловна, — обращается он к ней, не тратя времени попусту, я полагаю, что мои слова не явятся для вас неожиданностью. Мы с вами уже не молоды. Я был женат, вы тоже были замужем. Да что тут долго трепать языком. Мне нужна хозяйка. Я мужчина в самом соку, и вы мне вполне подходите.

У госпожи Вайс перехватило горло.

— Господин Янковский, вы ведь католик, а я православная.

Удивленный Янковский на мгновение замолкает.

— Чепуха! Вы уже раз были замужем за католиком. Пойдем к ксендзу, и он все уладит.

Вдруг он взглянул на нее и замолк. Видно, какая-то мысль мелькнула у него, и госпожу Вайс охватил страх.

— А может, вы вообще не русская? Может быть, вы еврейка? Ведь вас ко мне прислал Паулаускас, а у него нашли еврея…

Янковский не сводит с нее глаз. Софья Михайловна изо всех сил старается сохранить хладнокровие.