Дети Шини (СИ)

И Марков, позабыв про свою ногу, со скоростью гепарда рванул спасать еду. И разразился такой скандал, какого за всё время нашего пребывания в Капищено ещё не было. Даже разбитые очки не в счет.

Оказалось, что они, пока бродили в подвале, решили "продегустировать продукт" и так надегустировались, что Герасимов уже едва разговаривал, а Петров с Якушиным только смеялись над всем подряд.

Над тем, как Марков орал, что они сожрали две последние банки тушенки, над Герасимовым мычавшим, что он большой и его организм должен питаться. И снова над Марковым, сующим им в нос свои записи с расчетом еды по дням и обзывающим их тупым стадом.

Петров качался на табурете и едва не падал, а Якушин красный и взъерошенный, как Петров в своём обычном состоянии, подпирал стенку возле раковины.

И стоило Маркову сказать хоть слово, как у Петрова, перекашивалось лицо, и он, хоть и кусал губы, и даже держал руками щёки, чтобы они прекратили растягиваться в улыбку, ничего не помогало.

Всхлипнув раз, другой, третий, он начинал молча трястись всем телом, беззвучно рыдая, и Якушин, глядя на него, тоже сразу дико заходился, закрываясь рукавом.

Он всячески пытался отвернуться и не смотреть на побагровевшего от злости Маркова, но как только перехватывал взгляд содрогающегося в истерике Петрова, они оба снова начинали безудержно ржать в голос.

И мы с Амелиным, уже начавшие смеяться над Марковым во время игры, и теперь вспомнившие его "я всё вижу", рыдали вместе со всеми. Это был глупый, почти беспричинный смех, но чем больше Марков злился, тем сильнее мы вчетвером хохотали.

Петров, упав лицом вниз, распластался на столе и бился на нем. Якушин сполз спиной по стене возле раковины, и закатывался, закрыв лицо ладонями.

Я непроизвольно уткнулась Амелину в живот и всхлипывала там, каждый раз силясь сказать, что у него сейчас реальный шанс увидеть как я плачу, но из-за каждой следующей волны хохота не в состоянии произнести ни слова.

Один только Герасимов невозмутимо стоял, опершись о холодильник, и хладнокровно соскребал вилкой остатки жира со стенок банки. А Марков, хоть и понимал, что мы смеемся над ним, так завелся со своими расчетами, что в голове у него что-то замкнуло, и он уже не мог остановиться, всё время повторяя "быдло" и "стадо".

А потом примчалась Настя, оглядела всю эту картину и, взвившись, точно фурия, истошно закричала, размахивая руками и переходя на визг:

- Какие же вы скоты! Двинутые отморозки. Такие же конченые ублюдки, как и все мужики. Сволочи. Твари и алкоголики.

Её распущенные волосы воинственно развивались, глаза метали тысячевольтные разряды.

За одну минуту мы услышали от неё такое количество ругательств, сколько от Герасимова не слышали за всё время, а Петров томно и нежно глядя на Настю, сложил губы в трубочку и громко чмокнул, адресуя этот поцелуй ей, и снова все дружно грохнули от смеха, даже Герасимов. Так что остальные гневные слова Сёминой потонули в диком неистовом хохоте.

Тогда она стремительно развернулась и выбежала из кухни, а через пару секунд мы услышали, как хлопнула дверь в гараж.

- Иди, глянь, чего она, - шепнул мне на ухо Амелин, наклонившись так близко, что его щека коснулась моей.

- Да ладно, - я всё ещё утирала слёзы о его свитер. - У Насти всегда так. Скоро успокоится.

- Нет, глупенькая, - он вдруг резко отстранил меня за локти. - Сейчас что-то другое. Идем вместе.

И мы пошли за Настей в гараж, но там её не обнаружили, зато увидели, что дверь в подвал распахнута настежь, и в ту же секунду услышали дикий грохот и звон.

А когда влетели в подвал, Настя с топором в руках, в нервном припадке молотила по крайней стойке с бутылями. Стойка бешено сотрясалась, и бутылки из её отверстий выскальзывали на пол и с шумом разбивались, а те которые не разбивались, Настя отчаянно добивала топором.

- Настя! - закричала я. - Перестань! Успокойся, пожалуйста. Не нужно.

- Алкоголики. Ненавижу, - яростно прорычала она и больше ничего не говорила, не слышала и не видела.

На шум пришли и остальные.

Но когда Якушин попытался её остановить, Настя стала размахивать топором так, что на полном серьёзе могла кого-нибудь задеть.

И вот тогда уже никому стало не до смеха.

Они все, включая Маркова, начали кричать на неё и обзывать по всякому, ведь вино, действительно, было нашей последней надеждой на спасение, но Настя только плакала и продолжала ожесточенно лупить по бутылкам, которые с тупым звуком лопались и медленно растекались по полу.

Только один Амелин спокойно стоял в стороне и безучастно смотрел на всеобщую панику, точно у нас каждый день происходит нечто подобное.

И меня, уже пребывавшую в иступленном состоянии всеобщего драматического накала, это так дико разозлило, что я тоже в первый раз в жизни разоралась, как ненормальная. Сама не ожидая, что способна на такое.