Дети Шини

К этому времени уже окончательно стемнело, и лишь где-то в глубине деревни, точно белая луна, горел одинокий фонарь. В его призрачном свете зловеще проступали угрюмые очертания покосившихся домов, которые казались пустыми и заброшенными.

После того, как внутренний жар спал, стало жутко холодно. Промокшая изнутри и снаружи одежда очень быстро промораживалась и дубела.

Марков попытался заставить нас делать какие-то упражнения, чтобы согреться, но в итоге и сам оказался не способен на это. И, если бы ребята, наконец, не появились, то через каких-то полчаса мы бы наверняка превратились в настоящие сосульки.

В первый момент Марков хотел было высказаться, но когда стало ясно, что Герасимов и Петров еле идут, согнувшись под грудой сумок, а Якушин несет Сёмину на руках, то всё желание возмущаться пропало само собой.

Больше всего я мечтала согреться и куда-нибудь прилечь. Казалось, что главное дойти до дома, а там сразу всё станет хорошо. Но, как выяснилось, внутри было не намного теплее, чем на улице. И пока Якушин ещё минут двадцать возился, растапливая печку сырыми дровами, мы дружно тряслись от холода.

В большой комнате с печью стояли два потертых дивана, возле окна — круглый стол с чересчур белой для местной обстановки скатертью, в углу, на тумбочке с кривыми ножками, малюсенький телевизор.

В дальнем углу широкая железная кровать, заваленная целой горой одеял и подушек. Сёмину кое-как погрузили на один из диванов и накрыли одеялом.

— Нам всем срочно нужен чай или кофе, или что угодно, главное как можно быстрее и горячее, — сказала я Якушину, который, всё ещё сидя на корточках, подбрасывал полешки в уже ревущую оранжево-красную топку. — Где можно взять воду?

И тут он так странно уставился на меня снизу вверх этими своими красивыми серо-зелеными глазами. Молча и пристально, как будто хочет сказать нечто очень важное, но отчего-то не может, затем всё-таки негромко, но весьма ясно произнес:

— Блин.

— Что?

— Мы не взяли воду.

— И нафига я с вами связался? — Марков с раздражением перерывал свои вываленные на диван вещи и, наконец, выудив из них теплый, темно-бордовый пуловер, растянул обеими руками и принялся разглядывать, точно в первый раз видел. — Можно было сразу догадаться, что всё будет совершенно неорганизованно.

— Нафига вы ко мне прицепились? — вспыхнул в ответ Якушин, поднимаясь в полный рост. — Не нравится — выметайся. И вообще, если кому-то холодно, жарко, душно, неудобно, если у кого-то есть несовместимые с моей жизнью требования или собственный райдер, тот может катиться на все четыре стороны.

— Слушай, Марков, — Герасимов уже переодевшись в джинсы и черную толстовку с красным логотипом Рамштайна на груди, намертво прилип спиной к печке и грелся. — Ты как-то всё не так понял. Ты — сам по себе, Саша — сам по себе, я сам по себе, все мы сами по себе. Просто сейчас находимся в одной точке геолокации.

— Ничего подобного, — запротестовал Марков. — Пока мы Дети Шини, мы не сами по себе. Правильно я говорю, Осеева? Кстати, глянь, не очень свитер мятый?

Он подошел ко мне и стал совать под нос свой пуловер. Марков явно выбрал меня в свои союзники. Это было и хорошо, и плохо одновременно. Хорошо, потому что избавляло от препираний с ним самим, а плохо, потому что он считал, что я буду отдуваться за него.

— С Детьми Шини — это не ко мне, — тут же пресекла я. — Это к Петрову. Ему нравится такая игра. А свитер мятый, но наденешь, будет не заметно.

Петров долго и тщательно вытирал пёстрым кухонным полотенцем сумочку от камеры, но когда услышал свою фамилию, отвлекся, и его чуть раскосые, обычно веселые глаза, вопросительно замерли.

— А что такого? Нормальная игра. Ничем не хуже других. Я даже кино собираюсь такое снять «Одинокие странствия Детей Шини» или «Дети Шини: побег», или «Дети Шини на краю Вселенной». Там будет про всякие разные наши приключения.

— Какие ещё приключения? — глядя исподлобья переспросил Герасимов.

— Которые будут, конечно же, — запросто ответил Петров, точно это было само собой разумеющимся.

— Так мы же разделимся, — сказал Герасимов.

— Не нужны нам никакие приключения, — одновременно с ним сказал Марков.

— Вы не понимаете! — пожалуй, чересчур пылко отреагировал Петров, обеими пятернями приводя примятые капюшоном волосы в состояние привычного художественного беспорядка. — Никому же не интересно будет смотреть кино, про то, как вы на печке носки сушите, в носу ковыряете или болтаете всякую свою дребедень. В кино обязательно должно происходить что-нибудь интересное. Это вам не книжки читать, где можно какой-нибудь дуб на трех страницах описывать и ещё на четырех отношение героя к этому дубу, и где, самое удивительное, это нормально прокатывает. В кино всё совсем иначе. Это отдельная наука. Точнее, искусство.

Якушин громко и осуждающе вздохнул, потер стриженые виски, точно у него внезапно началась головная боль, и полез вытаскивать всякую разную утварь из деревянного шкафчика рядом с жестяной раковиной и вскоре отыскал электрический чайник, затем пошел на улицу, набил доверху снегом и вскипятил воду.