Дети Шини

В подтверждение своих слов старушка часто и убедительно закивала, а затем внезапно посмотрела на меня, и я, страстно желая ускользнуть от этого взгляда, невольно сползла вниз по сидению. Но это не помогло.

— Твой же выход — дышать глубоко, — белесые глаза выражали участие и заботу. — И не потерять свое сердце, поедая чужое. Опоздаешь — будет раскаяние.

И тут, у себя на локте, я почувствовала легкое пожатие, это Амелин, дремавший на моём плече, подал сигнал, что тоже проснулся. Потёр ладонями лицо, пытаясь отойти от сна, а когда убрал руки, то старушка, вскинулась, словно потревоженная птица, и переключилась на него. Однако говорить ничего не стала, а лишь протяжно и нечленораздельно замычала, точно у неё совсем не было языка.

Амелин сначала аж подскочил на лавке, а потом, что было силы, вжался в неё, натянул на лицо капюшон, схватил меня под руку и торопливо зашептал:

— Спрячь меня, пожалуйста!

— Слезы до крови — сплошным потоком. Одинокий промокает. Вот что, — у сумасшедшей снова прорезался голос.

Не знаю, как Амелину, а у меня от этой сцены мурашки по коже побежали.

Старушка задумчиво поджала губы и уставилась в окошко. Мы тоже молчали, опасаясь, что она, не дай бог, ещё что-то скажет или сделает.

Но как раз в этот момент в вагон вошел немолодой лысоватый мужчина в ярко-голубом жилете контролера и крест-накрест опоясанный ремнями. С одного бока электронный кассовый аппарат, с другого — небольшая прямоугольная сумочка, для сбора денег.

Контролер шел по проходу и проверял билеты, а когда поравнялся с нашим сидением, лишь мельком взглянул на билетики, которые я ему показывала, и сразу переключился на старушку:

— Опять ты? Ну, сколько раз говорить, что я не позволю тебе тут на халяву кататься. Поезжай на Курский, живи там.

Но та лишь горделиво вскинула голову и продолжила глядеть в окно, точно и не слышала вовсе.

— Эй, чума, — позвал контролер. — А ну, пошли. Выметайся. Через две минуты к станции подъедем. Ссажу тебя.

Но старушка и бровью не повела, как сидела с лицом, выражающим оскорбленное достоинство, так и осталась сидеть. Не выдержав подобного пренебрежения, контролер сделал шаг вперед, схватил за розовый меховой локоть и рывком сдернул её с сидения.

Вот, тогда-то старушка и заголосила. Громко, испуганно и жалобно, о том, что сын наказал ей ни в коем случае домой не возвращаться, а ездить по всей стране и «нести правду в народ».

— Сто раз слышал, — проворчал контролер, с усилием вытягивая её в проход.

Тогда она раскрыла свою лакированную сумку, резким движением выхватила оттуда стопку порванных прямоугольными кусками газет и, с криком: «Это речь моего сына. Это речь моего сына. Вчера судили политических, он был среди них», принялась разбрасывать их вокруг себя.

Мы смотрели на всю эту комичную и одновременно неприятную сцену с разинутыми ртами и широко распахнутыми глазами. Но тут Герасимов встал и, осторожно подергав кондуктора сзади за жилет, тихим, конспиративным голосом спросил:

— Почем билет?

— А тебе куда?

— До конца.

— Двести тридцать девять рублей и сто рублей сбор. Короче, триста сорок рублей, — подытожил контролер.

Герасимов сосредоточенно поковырялся в кармане, отсчитал три сотки и сорок рублей мелочью.

— Пусть едет, — он кивком головы указал на притихшую и вполне осознанно наблюдавшую за его манипуляциями старушку, а затем вернулся на своё место, надвинул бейсболку на глаза, скрестил на животе руки и снова отгородился от всех.

Контролер недоуменно пожал плечами, сложил деньги в сумку на животе и, после каких-то манипуляций с электронным аппаратиком, вручил сумасшедшей её билетик. Ещё раз бросил настороженный взгляд на Герасимова, точно заподозрив и его в сумасшествии, и двинулся дальше по проходу.

Мы осторожно поглядывали на старушку, она будто бы тоже пребывала в некотором замешательстве. А затем, решительно застегнув сумку, мелкими шажками подошла к Герасимову, приподняла ему бейсболку и неожиданно поцеловала в лоб. Отчего Герасимов моментально вскочил на ноги так, что чуть было, не повалил её на нас.

— Береги себя! — сказала она и горделиво отправилась вслед за контролером.

Глупо моргая, Герасимов ещё немного постоял, приходя в себя, как после пережитого стресса, а затем с облегченным вздохом свалился на сидение. Прямо посреди лба у него красовался ярко-пурпурный отпечаток губной помады, и мы с Амелиным, не удержавшись, одновременно зашлись в диком истерическом хохоте.

========== Глава 9 ==========

За городом оказалось гораздо холоднее. К тому же, небо окончательно затянуло бледно-серыми тучами, и поднялся порывистый ветер. Мы вышли на перрон и, когда громыхающий поезд, мерно покачиваясь, умчался в мутную даль, оказалось, что кроме нас вокруг больше нет ни одного человека.

По другую сторону от железнодорожных путей простиралось снежное поле: сумрачно-белая бесконечная простыня, сливающаяся с пасмурным тоскливым небом в невнятное единое ничто, без верха и низа.

Местный магазинчик больше напоминал разбитую и выброшенную на пустынный берег лодку, обстановка внутри была столь же безрадостной.