Дети Шини

Якушин сначала откровенно маялся, что не может вот так просто сидеть, и что сойдет с ума в этом доме, если не будет ничем заниматься. А после, вдруг придумал заменить перегоревшие лампочки в тех местах, где мы ходим, на горящие там, где это почти не нужно. Я же вызвалась ему помогать.

Было приятно наблюдать как он серьёзно и старательно что-то делает. По природе своей он всегда был похож на нормального парня, даже когда ходил обросший. Тогда как многие мальчики и к одиннадцатому классу часто оставались тощими и худосочными, типа Маркова. Может, Якушин и не занимался никаким спортом, но и без него выглядел вполне спортивно.

Поверх белой с длинными рукавами футболки на нем была очередная клетчатая рубашка, на этот раз синяя с красно-белыми полосами и те же спортивные штаны, в которых он тогда прибегал ко мне, из карманов торчали отвертки, чтобы снимать светильники.

Он лез на стремянку, выкручивал неработающую лампочку и отдавал мне, потом переходили к следующей. А пока это делал, то рассказывал, что привык к тому, что в Москве у него и минуты свободной нет. С утра мчится в колледж, потом сразу домой, чтобы отвезти маму на прогулку, так как она у него прикована к инвалидному креслу, и сама на улицу выйти не может, потом за продуктами, потому что у них в семье это его обязанность, потом что-нибудь ещё важное, и так до самого вечера, пока отец не придет с работы. А там времени остается только позаниматься. Пока брат не женился, то многое было на брате, а теперь вся забота о маме в основном на нем.

Якушин это очень легко и запросто рассказывал, словно само собой разумеющееся, точно большинство людей именно так и живут.

— Но ты же не можешь всю жизнь быть при ней сиделкой, — я попробовала представить себя на его месте.

В этот момент Якушин как раз спустился с лестницы, и мы оказались друг напротив друга. Пластырь у него на носу немного отклеился, и я осторожно прилепила его обратно.

— Может, и не всю жизнь. Папа говорит, что если делать операцию, то маленький шанс всё же есть.

— Так, он у тебя врач.

— Именно. Поэтому и боится, что если ничего не получится, то будет хуже. Боится сам и другим не доверяет.

— Значит, ты поэтому решил в Мед пойти?

Он замер, пристально глядя на меня сверху, однако ответить ничего не успел, потому что на первом этаже что-то громко хлопнуло. Сначала один раз, а потом второй. Звонкое эхо мигом наполнило весь дом. И мы, удивленно переглянувшись, оставили всё и бросились вниз.

Вбежали в столовую, включили свет и остановились в недоумении. Одно из больших, достающих почти до самого пола окон, было распахнуто настежь, створки покачивались на ветру, а в комнату задувал ледяной ветер со снегом.

Из зияющей черноты окна на меня глядела пустая безглазая ночь. Словно ещё секунда и оттуда, из этого мрака, в комнату ворвется нечто жуткое и нечеловеческое. Точно оно притаилось и только и ждет, чтобы наброситься и поглотить нас целиком.

— Плохой знак, — сказала неслышно подошедшая сзади Сёмина. — Это послание или предупреждение.

Якушин резко обернулся на неё, строго посмотрел, пошел, закрыл створки и запер окно.

— Не говори глупостей. Просто открылось и всё.

— Странно, — задумчиво промычал Марков, — когда мы искали, как забраться в дом, все окна были очень крепко заперты.

— Может, днем кто-то открывал его и потом плохо закрыл, — предположил Якушин.

— А какому нормальному человеку придет в голову проветривать, когда мы только и делаем, что пытаемся согреться тут? — продолжал размышлять Марков, усаживаясь на край длинного обеденного стола.

— Нет, ребята, — Настя подошла к пианино и стерла ладонью с его крышки успевшие налететь снежинки. — Это точно знак. У меня очень плохое предчувствие.

— Какой такой знак? — опасливо поинтересовалась я.

— Я думаю, — таинственным голосом сказала она. — Это значит, что Кристина умерла.

— Что? — Якушин резко развернулся к ней. — Не смей даже произносить такое. Какие-то бредовые суеверия.

— Почему бредовые? — удивилась Настя. — Когда мамин брат умер, мы в ту ночь спать не могли, всё время слышали, как кто-то по коридору ходит, в дверь входную стучит. Вставали, смотрели в глазок, но там никого не было. И только на утро узнали, что он умер.

— Мы Кристине никто, чтобы она к нам приходила, — сказала я.

— Ну, не скажи, — в голосе Насти звучала настойчивость. — Раз она считает нас виновными в своей смерти, то и прийти запросто может. Для бесплотного духа нет никаких расстояний и преград.

Я вспомнила пожирающую темноту и опять покрылась мурашками.

— Думаешь, она затаила обиду? И будет теперь преследовать?

— Да, заткнитесь вы уже, — грубо одернул нас Якушин.

— А, ты, — он погрозил Насте пальцем, — чтоб больше вообще про Кристину не заикалась. Тебе словно нравится превращать серьёзные вещи в балаган.

— Саша! — тут же вспыхнула Сёмина. — Это неправда!