Дети Шини

========== Глава 25 ==========

На кухне было жарко, душно и пахло горячим маслом. Настя готовила блинчики, и все играли в кулинарную передачу. Она наливала на сковородку густую сероватую жижу, и когда та обретала равномерную плотность и подрумянивалась, переворачивала на другую сторону. А Марков в одной футболке и без очков, которые были безжалостно раздавлены в той самой потасовке с Герасимовым, изображал ведущего: «А сейчас мы покажем вам, как приготовить блин комом» и «Не забудьте записать рецепт: вонючая, отсыревшая мука, и, главное, никаких яиц!».

Герасимов и Амелин, развалившись за столом на табуретках, исполняли роль зрителей.

— Что это за пугало на улице? — поинтересовался Якушин.

— Это капищенская Леди Гага. Культовое божество Детей Шини, — Петров на секунду оторвал камеру от лица.

— Когда вы уже повзрослеете? Научились бы хоть калитку запирать, а то кабаны придут.

С этими словами он ушел, оставив меня одну объяснять, где мы так долго пропадали.

Пришлось плести какую-то чепуху, что мы увидели целое стадо кабанов и пережидали пока они уйдут. А ещё заметили настоящие волчьи следы, и поэтому пришлось свернуть в другую сторону. Последнее, кстати, было правдой.

— От зверей главное не убегать, — сказал Петров, когда я закончила. — Говорят, им погоня интереснее добычи.

— Это точно, — согласился его Герасимов. — Сам один раз так попал. У нас на территории старых гаражей жили сторожевые собаки. Я там мимо каждый день в школу ходил. Носы под забор просунут, глянут на тебя одним глазом, и давай бесноваться. А зимой у них щенки родились. Классные. Смешные. Под воротами пролезали и к прохожим приставали. Я из-за них всё время в школу опаздывал. Вывалят гурьбой к ногам, шагу не шагнуть. А уж если на корточки сесть, так вообще могли зализать до смерти, прямо в лицо. Пушистые такие дурни. Приходилось специально из дома колбасу и сосиски брать, чтобы их как-то отвлекать. Ссыплешь всё это им из пакета и сваливать, пока опять не прицепились. И вот как-то я сыпанул им еду и давай уматывать. Только в этот момент как раз машина в гараж заезжала, сторож ворота открыл, а три здоровенные собаки как подсекли, что я бегу, так и за мной. Очень быстро, между прочим, догнали. Одна в руку вцепилась, а другая в ногу. На мой ор сторож тут же примчался, но кровищи всё равно море было. Я больше той дорогой не ходил. И собак теперь всех избегаю. Хотя щенки всё равно прикольные были.

— Против собак только один верный способ есть, — в своей манере заметил Марков. — Увесистый камень.

— Есть ещё один, — подал голос Амелин. — Когда на меня как-то раз стая бродячих собак напала, я им врубил плеер на полную мощь. Они сначала оторопели, начали головами крутить, прислушиваться, да как завоют дружно. Так увлеченно и вдохновенно, что до меня им уже не было никакого дела. Я потом понял, это на Апокалиптику они так отреагировали. Виолончель — душераздирающий инструмент.

— Вечно у тебя какие-то сказочные истории, — Настя на миг отвлеклась от сковородки. — Лучше передай мне сахарницу.

— А что? Собаки тоже могут через музыку переживать боль и тоску. Это же генетическая память. Всё то ужасное, что происходило с их предками на протяжении веков, мучительно отзывается в их собачей душе, — говоря это, Амелин то и дело подтягивал длинные растянутые рукава свитера, отчего безобразные сетки его белых и розовато-бурых шрамов постоянно маячили у нас перед глазами.

— Генетическая память — это вам не воспитание. В ней всё честно. Собаку можно выдрессировать не шарахаться от выстрелов, но ей нельзя внушить доверие к ним. Инстинкт самосохранения не позволит. В этом смысле животным гораздо больше повезло, чем нам.

Он взял со стола круглую стеклянную сахарницу и протянул мне, но потом, пристально глядя на мою распростертую в ожидании ладонь, неожиданно замедлился и, едва я успела коснуться стекла, разжал пальцы.

Сахарница глухо стукнулась. Крохотные сладкие кристаллики разлетелись по всему полу.

Все тут же начали кричать, что он криворукий, и что у нас почти не осталось продуктов. Я пошла за веником, а когда вернулась, на кухне его уже не было. И к обеду он даже не соизволил спуститься, хотя Петров звал.

После обеда я зависла в библиотеке, нашла там «Жизнь Дэвида Копперфильда», потому что это была мамина любимая книга, и бездумно читала, снова и снова возвращаясь к фразе: «Стану ли я героем повествования о своей собственной жизни, или это место займет кто-нибудь другой — должны показать последующие страницы».

Сосредоточиться никак не получалось. В голове крутилось сначала только утреннее лесное происшествие, потом сцена с сахарницей, затем вспомнилась московская квартира, мама с папой и школа. Интересно, кто-нибудь ещё скучал по дому? Если бы я могла хоть как-то дать знать родителям, что со мной всё хорошо, то чувствовала бы себя гораздо лучше.

А когда начало темнеть, я забрала книжку и уже собиралась спуститься в залу, как вдруг мерный тягучий покой погружающегося в сумерки дома безжалостно нарушился громким отрывистым криком. Затем ещё одним.