Дети смотрителей слонов

Если сравнить его с другими катафалками, то этот производит гораздо более сильное впечатление — белые номера, полный привод, к тому же он на полметра выше, чем его конкуренты, и на полтора метра длиннее, потому что в нём кроме места для гроба предусмотрено ещё семь дополнительных сидений — ведь Бермуда иногда возит местных детей в школу — кроме того, ей надо ещё возить и своих четверых детей, а также иметь возможность, преодолевая двухметровые сугробы, добираться до самых отдалённых уголков острова, если потребуется помощь какой-нибудь рожающей дома женщине. Короче, человеку, не понаслышке представляющему себе жизнь на Финё, автомобиль этот вовсе не кажется чем-то странным.

А вот что кажется странным, так это то, что на сей раз в машине стоит белый гроб.

— Это Вибе из Рибе, — объясняет Бермуда. — Её нужно отвезти в Копенгаген. Чтобы получить благословение. От Да Свит Лав Ананды.

Баскер скептически принюхивается к гробу.

— Но она же уже давным-давно умерла! — говорит Тильте.

— Десять дней назад. Но она заморожена. В гробу есть холодильная установка.

Да Свит Лав Ананда — это индийский гуру Гитте Грисантемум. Я думаю о нём с сочувствием. Вибе из Рибе много лет торговала мороженым в киоске на набережной и прославилась тем, что в жаркие дни — когда она боялась, что у неё кончится мороженое — продавала детям полые шарики, надеясь таким вот неправедным способом растянуть свои запасы. Но храни Господь её душу.

Мы садимся в машину. Пока что никто не интересуется, почему это мы оказались здесь. Скажу без всякого преувеличения, что для большинства жителей острова мы с Тильте и Баскером нечто вроде талисмана; люди уверены, что стоит только нам появиться, как все планы начинают осуществляться и исчезают последние препятствия, а вокруг воцаряются доброжелательность и веселье.

Машина выезжает с парковки, пересекает заросли травы-песчанки и выбирается на дорогу. Я сжимаю руку Тильте и поглаживаю Баскера, у нас троих возникает ощущение, что мы, несмотря на всю серьёзность ситуации, движемся в правильном направлении.

Думаю, мне стоит воспользоваться этой передышкой — пока мы едем в полноприводном автомобиле, пересекая Большую вересковую пустошь, покрывающую восточную часть острова вплоть до самого леса — и более подробно рассказать вам, что затеяли родители после того вечера на кухне, когда Тильте спрашивала отца о таинствах.

В следующее воскресенье — а это было шестое воскресенье после Дня Богоявления — отец в своей проповеди рассказывал о Преображении на горе.

Как я уже говорил, отцу этот текст даётся нелегко. Пока он описывает, как Иисус и апостолы поднимаются на гору, всё идёт как по маслу, тут он звучит то ли как проводник через Альпы, то ли как руководитель отряда бойскаутов, но когда он доходит до того места, где над экспедицией нависает облако, то начинает чувствовать некоторую неуверенность и как-то бездушно отбарабанивает текст — его нетрудно понять, ведь тут как раз и возникает море вопросов, к примеру: если Бог может говорить с апостолами и Иисусом, то тогда он должен быть похож на человека, и как тогда этот человек выглядит, и что можно сделать, если сам хочешь услышать Бога, и как Спаситель может беседовать с умершими пророками — на все эти вопросы у отца практически нет ответов, так что он даже не решается поднимать их, он прекрасно это осознаёт, и одновременно боится признать это, и при этом очень расстраивается, что боится, — вот почему, дойдя до этого места, он начинает говорить так, будто рот у него полон каши. А на церковной скамье перед ним сидим мы: трое детей и Баскер — в страшном смущении, сочувствуя ему и не зная, что делать.

И тут происходит небольшой природный катаклизм. Церковь Финё внезапно окутывает туман — как раз в тот момент, когда отец читает про то, как Иисуса окутало облако.

Нет ничего странного в том, что церковь, да даже и весь остров Финё, неожиданно окутывает туман, ведь мы находимся посреди Моря Возможностей и ещё каких-то тёплых и холодных воздушных потоков, про которые мой брат Ханс мог бы прочитать обстоятельную и занудную лекцию. Всё это совершенно обычное дело. Когда отец начинает предложение, на голубом небе сверкает солнце, как будто Финё — это жемчужина Средиземного моря, а когда он заканчивает его, вокруг уже туман, церковь как будто упакована в вату, такое у нас не в первый и не в последний раз — и продолжается это обычно не очень долго. Но на сей раз происходит следующее: когда отец доходит до того места, где говорится, что с облака раздался голос, вот в это самое мгновение с колокольни слышится удар большого колокола.