Дети Снеговика

— Я жду, Мэтти! — крикнул Брент снаружи как раз в тот момент, когда я повалился на перила с одной лишь мыслью в голове: «Нет, ну надо же, какой идиотизм!» Сотни, а может, и тысячи детей стояли на этом мосту. И как это никто из нас не вспомнил?

— Черт, черт, черт! — твердил я, стараясь удержать равновесие, когда в ладони мне впились осколки и ржавые гвозди ободрали кожу. Я почувствовал, как по пальцам потекла кровь, а по щекам — слезы. Я вспомнил Терезин безумный взгляд тогда, на Сидровом озере, когда она закашлялась и очнулась, и понял, что она снова далеко.

Я уселся на пешеходную дорожку, которая, казалось, ходила подо мной ходуном, как веревочный мост.

— Ладно, хорошо, можешь там и оставаться! — прокричал Брент, и я залился слезами.

«Привет, мои гномы!» Вот что сказала Тереза. «Красная половинка тебе, белая мне». Я как сейчас слышал голос мисс Галерн — густой и тягучий из-за ее бельгийского акцента, как будто язык у нее был весь в меду, — прочитавшей нам эти фразы во втором классе в День сказки, когда мы сидели, развалившись на красных подушках. Джон. Джейми Керфлэк. Гаррет. Тереза. Я. Только в Терезиной «Белоснежке» девочка идет к колдунье, зная, что яблоко отравлено, зная, что она умрет, и все же надкусывает его. Яблоко. Здесь. Она вычислила, что он будет здесь. Пыталась нас предупредить. Чтобы мы могли пойти за ней следом и спасти ее — или просто чтобы мы знали, что она знает? Значит, она пришла сюда, нашла Снеговика и, отказавшись от снотворного, смотрела на него, пока он ее убивал.

Или же она пришла одна и спряталась здесь, без Снеговика, без Джеймса Море — может, она даже не знала о Джеймсе Море, мелькнуло в голове, — а в ночь перед Днем очистки пришла пешком на Сидровое озеро, вышла на лед и легла замерзать.

Или же…

На верхушке колеса снова появилась знакомая планка с зубчатым передним краем и покоробленная снизу. Сквозь слезы я смотрел, как она накреняется ко мне и медленно поворачивается, пока наконец не увидел то, что, как я уже знал, было на ней вырезано. Неровное сердце. А в центре — заляпанные яблочной мякотью, но ясно различимые имена: Ричард, Грейс.

У меня вырвался стон, больше похожий на вой, который, казалось, тонкими дождевыми струйками стекал по лопастям и замирал, упираясь в пол. Последнее, что она видела. Если она действительно была здесь. Или последнее, что ей запомнилось. Или просто случайные обрывки информации, мириады которых были рассыпаны по ее мозгу как звезды — слишком яркие на фоне заполнявшей ее пустоты.

Внезапно меня оглушила тишина этого места. Интересно, он всех их убивал? Может, он все еще тут? Я почувствовал, что не могу обернуться. Гул мотора у меня в ушах стал складываться в слова — непонятные, но слова, а за моей спиной по стене спускался Снеговик — мокрый красный паук.

Хлопнувшись на живот, я нырнул в лаз и вскрикнул от боли: в щеку мне впился осколок дерева, под самым глазом. Я быстро вытащил ноги и остался лежать лицом в снегу, сотрясаясь от рыданий; сердце колотилось, как отбойный молоток. Ничего, подумал я. А когда посмотрел назад, то вообще ничего не увидел.

— Какого… — начал Брент, и я поднял голову.

— Позови маму.

— Шизанутый! — заорал Брент, вид у него был разъяренный и перепуганный.

Я потрогал щеку — пальцы скользнули по липкому месиву снега, крови и слез.

— Позови маму.

— Ты весь в крови…

— Позови маму, позови маму, позови маму!

Брент убежал, а я с трудом перешел в сидячее положение и отодвинулся подальше от мельницы, не спуская глаз с дыры на тот случай, если вдруг оттуда кто-нибудь выползет, хотя прекрасно знал, что на мельнице никого нет. Сердце билось так сильно, что я чувствовал его пульсацию в горле и даже на нёбе. А что я ей скажу, подумалось мне. Что я знаю? Ничего, ничего, ничего. Почти ничего.

Через несколько секунд из-за угла мельницы выскочила мать и, увидев меня, остановилась как вкопанная.

— Мэтти! Что ты сделал с лицом?

— Ричард Грейс, — сказал я и указал на навес над колесом.

— Что?

Я закрыл глаза. Капельки слез, казалось, замерзли и повисли на ресницах кристалликами льда, словно я превращался в снег.

— Не Ричард Грейс. А Ричард и Грейс.

У Брента, стоявшего за маминой спиной, отвисла челюсть; видимо, до него дошло. Он уставился на меня, как будто я действительно превращался во что-то другое, прямо у него на глазах. Потом он с криком бросился через поле. Вскочив на ноги, я погнался за ним, оставив мать стоять в изумлении, а когда догнал, он повернул назад к мельнице. Он продолжал кричать, что заставило его замедлить шаг, и только по этой причине мне удалось его поймать. В конце концов я метнулся к его коленям, сбил его с ног и мы вместе повалились в сугроб; я лежал на нем, а он дубасил меня кулаками и пытался меня укусить.

— Перестань, — сказал я, но он продолжал меня колотить, вырывая руки, когда я пытался их зажать. — Перестань, Брент. — От беготни я ничуть не согрелся, только нагнал в легкие морозного воздуха. По щекам поползли новые слезы, новыми реками растекаясь по заиндевелой коже.