Дети света

— Вполне. К тому же у меня есть своя статистика. А это штука неумолимая. Когда я начинал жить по вере, завел дневник. Собирал туда сведения собственные и от знакомых. Очень, знаешь ли, убедительная статистика получается.

— Ну-ка, расскажи!

— Что тут рассказывать. Сто процентов — вот и весь рассказ. Как сказал Давид, «я был молод и состарился, и не видел праведника оставленным, потомков его просящими хлеба» (Пс. 36.25). Так что «вкусите, и увидите, как благ Господь! Блажен человек, который уповает на Него. …ищущие Господа не терпят нужды ни в каком благе» (Пс. 33. 9,11).

— А как же двадцатилетняя куртка?

— Она еще вполне приличная.

— Куда же средства тратишь?

— На Небесах дом строю.

— Почем знаешь, что он строится?

— Верю. Значит, строится.

Поэт: слово защиты

После разговора с критиком в сознании Петра остался неприятный осадок. Так случается, когда нечто любимое обольют грязью. Он перебрал разговор и вспомнил, что его задело: походя, небрежно критик обругал русскую поэзию.

Ну и что, подумаешь! И поделом. В конце концов, какой нормальный человек станет говорить в рифму? Или скажем, как в балете, выражать свои мысли конечностями? Или, выкатив глаза от напряжения, петь во весь голос: «Куда, куда вы удалились?» Смешно. Потому что искусственно. Конечно, что может быть лучше молитвы в горе и печали? Или, скажем, душевного разговора с близким тебе человеком. Это да…

Но все же именно поэзия в юности захватывает, поднимает в Небеса и показывает Другую Жизнь. В обыденной суете ничтожество и серость, вокруг бытовая скука и пошлость. Но вот откроешь томик стихов, а там… высокая любовь, бездонное небо, праздник жизни — или пронзительная боль, бессонные ночи, томление сердца. В юности всё впервые: и любовь, и счастье, и ревность, и бессонная ночь, и рассвет. Чувства ярки и свежи, душа обнажена и неопытна, а в теле пульсируют незнакомые запретно-сладкие токи. В юности поэзия становится твоим союзником и советчиком. Потому что и одиночество — тоже впервые.

В безбожной Советской России подростки открывали томик Блока — Александра Александровича! — и читали:

Девушка пела в церковном хоре

О всех усталых в чужом краю,

О всех кораблях, ушедших в море,

О всех, забывших радость свою.

Так пел ее голос, летящий в купол,

И луч сиял на белом плече,

И каждый из мрака смотрел и слушал,

Как белое платье пело в луче.

Кто для нас в юности был Блок? Великий поэт! Красавец, мыслитель, нерв нации, голос народа… О, как он любил Россию!

Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?

Он среди петербургской бедноты, он в омуте кабаков, он с униженными и оскорбленными:

Не подходите к ней с вопросами,

Вам все равно, а ей — довольно:

Любовью, грязью иль колесами

Она раздавлена — все больно.

Блистательный аристократ, любимец салонов — и великий народный русский поэт.

Грешить бесстыдно, непробудно,

Счет потерять ночам и дням,

И, с головой, от хмеля трудной,

Пройти сторонкой в Божий храм.

Три раза преклониться долу,

Семь — осенить себя крестом,

Тайком к заплеванному полу

Горячим прикоснуться лбом. …

Да, так велит мне вдохновенье:

Моя свободная мечта

Все льнет туда, где униженье,

Где грязь, и мрак, и нищета.

И я люблю сей мир ужасный:

За ним сквозит мне мир иной,

Обетованный и прекрасный,

И человечески простой.

Этот «мир иной» светит из обетованной вечности и проливает свои невидимые струи в горячее сердце поэта, рождая Стихи о Прекрасной Даме:

Вхожу я в темные храмы,

Совершаю бедный обряд.

Там жду я Прекрасной Дамы

В мерцанье красных лампад.

А в лицо мне глядит, озаренный,

Только образ, лишь сон о Ней.

О, я привык к этим ризам

Величавой Вечной Жены!

Люблю вечернее моленье

У белой церкви над рекой,

Передзакатное селенье

И сумрак мутно-голубой.

Верю в Солнце Завета,

Вижу зори вдали.

Жду вселенского света

От весенней земли.

Непостижного света

Задрожали струи.

Верю в Солнце Завета,

Вижу очи Твои.

О, Святая, как ласковы свечи,

Как отрадны Твои черты!

Поэт видит вокруг пьянство и нищету народа, богатство и наглость нуворишей, всеобщее оскудение веры. Эти заплеванные полы в церквах, слой подсолнечной шелухи после литургии. Вырождение аристократии, увлеченной оккультизмом, кокаином и развратом. Всеобщее отравление изящным ядом западной цивилизации. Мистически одаренный, Александр Блок предчувствует приближение грозных событий:

И отвращение от жизни,

И к ней безумная любовь,

И страсть и ненависть к отчизне…

И черная, земная кровь

Сулит нам, раздувая вены,

Все разрушая рубежи,

Неслыханные перемены,

Невиданные мятежи.