Дети военной поры

С тех пор, с января 1942 года, удалось найти около 400 тысяч потерявшихся. В Министерстве внутренних дел СССР посоветовали ехать в Ленинград: там дело поставлено, как нигде, результаты — исключительные, о ленинградском розыске легенды ходят…

Я ехал, ожидая увидеть целый институт. А оказалось, всего-то шесть женщин в двух комнатках. Я сразу их и назову: два старших инспектора — капитаны милиции Татьяна Алексеевна Щербакова и Валентина Андреевна Черных; инспекторы — старшие лейтенанты милиции Вера Алексеевна Мелехина, Мария Степановна Светличная, Галина Федоровна Суворова и младший лейтенант милиции Тамара Михайловна Мунцева. Возглавляет розыскное отделение паспортного отдела УВД майор милиции Алексей Васильевич Бережанский.

Это они, несколько человек всего, организуют и ведут огромную работу, в помощь себе подключили радио, телевидение, печать. Ленинградские газеты завели у себя постоянные рубрики: в «Вечерке» — «Наши субботние встречи», в «Смене» — «Из почты «Отзовитесь», в «Ленинградской правде» — «Кто откликнется?».

Кто откликнется?..

«Я, Бок (возможно, Боков или Бокин) Александр Андреевич, 1928 года рождения, разыскиваю кого-либо из родных. До войны наша семья проживала в Ленинграде в районе Средней Рогатки, точного адреса не помню — мать моя, ее звали Софья, погибла в результате бомбежки, отец, его звали Андрей, ушел на фронт, сведений о его судьбе не имею. Сам я в 1942 году был вывезен из осажденного Ленинграда…»

«Я, Васильева (ныне Вишнякова) Римма Васильевна, 1938 года рождения, вывезена из осажденного Ленинграда, ищу кого-либо из близких. Подлинное у меня только имя, а фамилию и отчество мне дали в детском доме, там определили и год рождения…»

Блокадное детство — представить это нельзя, это надо пережить. Тыловые врачи не могли определить возраст блокадных детей: пяти-шестилетняя девочка — как старушка, личико — как печеное яблоко, взгляд безумный, больной. Оцепеневшие от испуга и горя, эти дети едва касались ногами непрочной земли. Медицинские показатели были таковы, что даже трехлетним малышам врачи давали на год меньше. Этих детей отправляли из Ленинграда эшелонами.

Но как искать ныне родных, если, кроме имени, не осталось ничего от прошлого? Как?

Остались еще воспоминания. Иногда полувыцветшие, полуобморочные, словно видение, иногда ясные, чистые, как сегодняшний день.

«Я, Игнатьев Юрий, 1938–1939 года рождения, эвакуированный из Ленинграда в 1942 году. Помню, что жили в 2–3-этажном доме. Мать шила на машинке. Помню, как упала на меня с керосинки кастрюля с водой. Имею ожог на лице в области левого глаза и уха…»

«Я, Зайцев Ренат, 1933 года рождения, разыскиваю кого-либо из родных. Родился я где-то в селе под Ленинградом. Когда началась война, я находился в детском доме под Псковом. Помню, приходил ко мне то ли отец, то ли какой-то другой человек в форме солдата, принес мне оловянных солдатиков и сказал: «Сыночек, как кончится война, я обязательно возьму тебя домой». Прилагаю свою фотографию…»

Кто откликнется?

Трудно этим блокадным детям, давно уже выросшим. Особенно трудно тем, кто помнит родительскую ласку. Как слепому, бывшему зрячим и успевшему все увидеть и понять, что он потерял.

Еще труднее примириться с мыслью о потере — матери.

Поиски иногда ведутся годами, случается — безрезультатно. А бывает, как, например, у Валентины Андреевны Черных: за один удачный, а точнее, даже счастливый год взяла три «дела» по розыску и все закончила.

Вот одно из них, не самое трудное и не самое легкое, вполне рядовое.

Валентина Андреевна получила письмо от сверловщицы завода «Вулкан» Тамары Козуновой: