Дети военной поры

Часто начинают поиски с большим опозданием, это затрудняет работу. Другая трудность — родители боятся к старости потерять приемных детей и скрывают правду. Только когда тяжелая болезнь свалит, открываются…

Нина Петровна Барабанова из Кировской области жила с Надей душа в душу. Однажды после инфаркта сказала ей: «Ты не Барабанова. Ты — Лескова, детдомовская. В Ленинграде у тебя должны быть родственники».

Понять женщину нетрудно: вырастила, выходила, по сути, — дочь. Вот послушайте рассказ ее.

«Я очень хотела в войну взять ребенка. Пришла в детдом, там все дети из Ленинграда. Воспитательница говорит: «Выбирайте». Я смотрю — и беленькие, и черненькие, и помладше, и постарше. Никто не приглянулся. «Больше, — говорю, — нет?» «Все, — отвечает. — Правда, есть еще одна, она в изоляторе, очень истощена, но сейчас выздоравливает». Привели. Она вошла и сама ко мне подошла. На колени сразу села и в карман нагрудный за конфеткой потянулась. Спрашивает: «Ты мама моя?» Я заплакала, говорю: «Да».

Так случается, что бывшие сироты обретают трех матерей.

Ту, что родила и, наконец, нашлась.

Та, что вырастила, выходила, как Нина Петровна Барабанова, тоже, конечно, остается матерью.

Ну и третья мать — Валентина Андреевна Черных. Я читал праздничные открытки ей: «Дорогая мамочка Валентина Андреевна! Поздравляю Вас, желаю…»

Чего обычно желают ей — «счастья в личной жизни», «здоровья», «душевного спокойствия». То есть всего того, чего им самим когда-то так не хватало.

На столе у Валентины Андреевны цветы никогда не вянут — не успевают. Сегодня ландыши, завтра гвоздики.

— Будут ли после нас искать? — сказала как-то в раздумье Валентина Андреевна.

Сколько, в самом деле, будут еще люди искать и ждать друг друга? Десять лет, тридцать? Не гадайте. Тут и сто лет — не время. Вот история. В 1876 году (сколько лет тому — больше ста?) турки уничтожили и сожгли болгарское село Батаки. Уцелели (спрятались на огороде) два маленьких брата Петр и Дмитрий, одного из них, Диму, русский офицер отвез в Петербург. Сами братья, конечно, давно умерли. Но вот недавно уже дети Петра начали поиски детей Дмитрия. Удивительно, но факт: Щербакова нашла дочь Дмитрия, и в те дни, когда писался этот очерк, Марфа Ивановна Селезнева, архитектор, гостила в Болгарии у своих родных.

…Когда я иду по Невскому, по Горького, по Дерибасовской, то исподволь, не без зависти, разглядываю юных, которым по четырнадцать-пятнадцать. Они хотят казаться старше, да они и выглядят старше. Высокие, как мачтовые сосны, модные, ухоженные. Сытые, здоровые, привыкшие к заботам и ласкам матерей и отцов.

Это дети того самого поколения… Это их матерям и отцам к трем годам от роду давали на целый год меньше.

Б. Галанов Возвращение в Червенево

Хорошо запомнил поездку в Червенево, хотя с той поры прошло почти сорок лет. В Прикарпатской Руси, так называлась еще в годы войны Закарпатская Украина, где-то в стороне от шоссе, соединяющего Мукачево с Ужгородом, стояли белые, крытые соломой хаты Червенева, точь-в-точь как под Винницей или Уманью. И густая грязь на разбитом проселке тоже казалась давно знакомой, винницкой. У околицы села наша редакционная «эмка» прочно засела в глубокой луже. Три мальчика, странно похожих на тульских, орловских, подмосковных, бежали нам навстречу.

— Это ваша машина? Можно на нее посмотреть? — спрашивали они по-русски.

— Чего на нее смотреть! — в сердцах сказал наш шофер Федя Охват, который уже безошибочно определил, что без пары лошадей ему из лужи не выбраться. — Обыкновенная машина…

— Эх ты, обыкновенная! Это же наша, русская.

Никогда еще, наверное, наша драная «эмка», даже в пору своей молодости, когда только начиналась ее служба в армейской газете «Знамя Родины», не вызывала столь бурных восторгов, такого прилива нежности:

— «Эмка»! Красавица. «Эмочка», дорогая…

Мы переглядываемся со спутниками. Капитан Борис Милявский говорит:

— Ну вот, кажется, цель достигнута.

Несколько дней мы разыскивали колонию советских детей, которых оккупанты, по слухам, вывезли вместе с двумя воспитательницами из-под Ленинграда, Смоленска, Витебска, притащили в эшелоне в Закарпатье и на железнодорожной станции Жорнава бросили во время бомбежки. Эту историю мы услышали в разгар осеннего наступления 1944 года войск 4-го Украинского фронта в Карпатах.