Дети военной поры

Шла пешком. Погода стояла странная: вот-вот должно бы выйти солнце, но тучи краями цепляли его и никак не отпускали на волю. Странная погода — по настроению: для блаженного — хорошая, для опечаленного — должно быть, унылая. Чем ближе подходила она к дому, тем меньше становилось сил. Что-то тревожно таяло в груди и растекалось по слабеющему телу. Будто вела себя на казнь.

Вот она — площадь Труда. Дом номер 6. Сердце колотилось упругими толчками. Она прислонилась к двери, как бы набирая воздух про запас. И медленно, держась руками за перила, стала подниматься на третий этаж. Вот она — квартира. Марина вытерла глаза, попудрилась и… коснулась звонка. Четыре раза… И вдруг явственно поняла: сейчас откроется дверь, и на пороге будет сидеть, ждать ее умный и добрый Бармалей. И все станет опять хорошо. Ей вдруг сразу захотелось стать маленькой, сесть на колени к отцу.

Звякнула цепочка, дверь медленно открылась. На пороге стоял старичок. Незнакомый старичок. Типичный ленинградский интеллигентный старичок.

— Простите, — тихо, растерянно сказала Марина, — я тут… жила. В войну…

Старичок прищурился и не успел ничего ответить. Марина мимо него кинулась вдруг по коридору, длинному, знакомому до боли коридору, в котором когда-то в детстве устраивали они велосипедные гонки. Дернула дверь к себе в комнату — заперто. Вбежала на кухню. И знакомо все, и незнакомо. Была огромная плита — нет ее: газовые горелки. Умывальник, раковина — другие. Но подоконник — вот он, свой! И балкон длинный, она пошла по нему, дошла до своей комнаты, хотела заглянуть в окно. Оно было занавешено.

Потом они сидели со старичком в кухне, пили чай. Он успокаивал ее, а она говорила ему про новогодние конфеты с хлебом.

Она рассказала ему все.

А потом… Потом наконец — к отцу. Она знала, что нужно привезти ему. Тут же, на площади Труда, Марина зашла в знакомую, отделанную керамикой булочную. Выбрала круглый, теплый черный хлеб и нагрузила огромную авоську. Продавщица смотрела на ее помятое, заплаканное лицо и ни о чем не спрашивала.

Уже в такси, назвав адрес, она глянула в зеркальце: «Боже мой, какая же я страшная!»

— Приехали, — шофер помог открыть дверцу. Она не пошла — побрела. Прямо, прямо, прямо.

Она не знала, где отец. Отламывала хлеб небольшими кусками и клала на все братские могилы Пискаревского кладбища.

М. Алимов, Л. Раннаметс, Ал. Левина Сын двух матерей

Мать потеряла сына. Потеряла внезапно. Стоял жаркий июнь, была сенокосная пора. Леонтина и Эдуард Лауки работали в лугах от зари до зари, чтобы запастись на зиму сеном. Семья немалая. Двоих сыновей отправили на лето к родителям Леонтины, жившим неподалеку.

Грохот пушек и вой самолетов застал их врасплох. Война! Они надеялись, что от нее можно уйти, убежать. Посадили на телегу детей, покидали наспех пожитки и тронулись на восток, по пути рассчитывая забрать с собой стариков и оставшихся с ними двух внуков. Но на старом хуторе узнали страшную весть: бабушка с младшим внуком погибли, старший пропал.

…Судьба помиловала Леонтину с детьми. Они остались живы. Как добрались к родственникам в Тарту, так и остались там на долгие годы.

Выросли дети, родились внуки, и все они рядом с матерью. Но годы не снимала Леонтина черного платка, не могла забыть пропавшего сына. Все высчитывала: он потерялся десятилетним, вот ему уже двадцать лет, вот тридцать. Наверное, у него уже свои дети. Каким он стал? Вот и пятидесятилетие сына встретила седая мать. И все эти годы верила: жив ее Лео, жив и живет где-то вдали от нее. И казнилась, что мало делает для того, чтобы разыскать его.

А что сделаешь? Обращались и в военкомат, и в редакции газет, и в Красный Крест. И приникала мать к радиоприемнику, когда передавали бюллетень по розыску родных. Сокрушалась: сколько их, детей, потерявшихся на дорогах войны!

Росла в доме стопа писем с одинаковыми ответами: нет, неизвестно, не значится. Но по-прежнему старшая дочь Алиде по просьбе матери тратила все свободное время на письма. Такая большая страна, думала мать, успеют ли они написать всюду, ведь ей уже восемьдесят.

Рядом были другие дети, были внуки. Но матери дорог каждый ребенок, как будто он единственный. И она продолжала искать его как единственного.

Сотни писем написала Алиде. И одно из них напечатала газета «Совет Узбекистони». С ней-то и пришла в дом Умидовых соседская девушка, бывшая еще в школе красным следопытом. Принесла газету прямо старшему сыну Умидовых — Луне. В кишлаке говорили, что он родителям не родной.

Знал Луна Умидов, что он приемный, знал, но даже не надеялся когда-нибудь повстречаться с родными. Война еще мальчиком отняла у него память, и он не помнил, кто он, откуда и как оказался в этих краях. Горе старой женщины, по всему свету разыскивающей сына, тронуло его. Он написал ей.