Дети Воинова

Дальше – как по писаному. Мираж – на дыбы и в галоп, прикованный Бурштейн – сначала на небольшую высоту в воздух, а потом – причинным местом о переднюю луку твердого офицерского седла. И понеслись. У обоих от боли глаза со сковородку. Не чувствующий управления Мираж с Бурштейном, частично лишенным мужских качеств, Пегасом летел в сторону той же лесополосы – только не со стороны Лиелупес, а по Слокас.

* * *

В эту звездную июньскую ночь произошел неизвестный науке астрономический казус. Созвездию Гончих Псов и созвездию Пегаса суждено было сойтись в одной точке – у самой лесополосы, где в этот момент происходило вот что…

Сначала было даже весело. Казалось, папоротника в лесу много, удача вот-вот улыбнется нам, и мы героями-победителями вернемся домой.

Но потом голод и холод стали брать свое, и я неуверенно начал проситься домой. Любашин голос приобрел сусанинские интонации:

– Еще немного – он там, за теми деревьями!

Что было за теми или другими деревьями, узнать не удалось, зато удалось успешно провалиться в яму с какой-то лесной трухой и поэтому, к счастью, мягкую, но достаточно глубокую.

Попытки выбраться ни к чему не привели и заставили испугаться даже Любашу. Она как-то вяло предложила игру в Маугли, но голос ее звучал крайне неубедительно и предательски дрожал. Сумерки становились все гуще.

Лес стонал, ворочался, по-стариковски кряхтел и кашлял.

Два голодных и замерзших человеческих детеныша от страха даже не кричали. Они же не родились в джунглях, и им вовсе не хотелось, чтобы спасать их пришли медведь и пантера, пусть даже Багира. Единственное знакомство с кошкой Багирой я помнил хорошо, следы на руке остались на всю жизнь. Она про Маугли, видимо, не читала и, что мы с ней одной крови, не знала, поэтому исполосовала меня нещадно. Жирные июньские комары тоже были не в курсе и кровушки нашей попили досыта, причем моя, похоже, была слаще.

И тут где-то в чаще раздался истошный крик. Это стало последней каплей, и наш оглушительный визг, наверное, услышали даже на границе с Эстонией.

* * *

Как оказалось потом, это был зов во спасение, клич рыщущего в ночи странника Ибрагимбекова.

Сначала он уныло скитался по окрестностям в поисках своего Миража. Оставив за спиной гудящий как улей поселок, по велению сердца солдат отправился к неожиданно оживленной этой ночью лесополосе. К ночевкам в степи ему было не привыкать, воздух свободы наполнил его непрокуренные легкие, и, вздохнув полной грудью, Ибрагимбеков призывно заржал кобылицей в брачный период – так умудренные опытом степные погонщики лошадей останавливают на краю пропасти обезумевшее стадо.

В ночной тишине ржание Ибрагимбекова достигло ушей Миража, который, развернувшись в воздухе с многострадальным Бурштейном, понесся на сладострастный призыв не разбирая дороги. Несчастный лейтенант болтался в седле, как пестик в ступке, и, поскольку содержимое его черепной коробки уже скорее напоминало гоголь-моголь, последними остатками разума он отчаянно завидовал всаднику без головы. Нет головы – нет проблемы.

* * *

Этот зов Миража-Ибрагимбекова и услышали мы с Любочкой, отозвавшись дружным визгом напуганных бандерлогов. В свою очередь, наш дуэт достиг ушей Гали и Бубна, которые, не тратя сил и энергии на лай, на рекордных скоростях ломанулись сквозь папоротник, распугивая грызунов, отчего тревожная ночь наполнилась невыносимым запахом встревоженных хорьков.

Еще не отзвенел наш панический вопль под кронами деревьев, как над ямой появились две счастливые задыхающиеся собачьи морды. Наш новый, уже радостный, визг прозвенел на две октавы выше и на четыре такта длиннее и слился с топотом копыт кентавра из Бурштейна и Миража, спешившего на случку к взывающему о взаимности Ибрагимбекову. Словом, все сошлись у ямы. Встреча на Эльбе. Ибрагимбеков и Мираж кинулись на шею друг другу. Их жарким объятиям мешал только зеленый прикованный к седлу Бурштейн.

Дальше Ибрагимбеков с трудом оторвался от Миража, отцепил, а потом аккуратно, как раненого бойца, снял Бурштейна и положил его на землю. Мираж скорбно склонил голову над мхом – и на безжизненное лицо лейтенанта скатилась скупая лошадиная слюна. Нас Ибрагимбеков извлек из ямы и пристроил отогреваться под горячим боком Бубна. Галя все эти действия как-то игнорировала – живы, и ладно. Ее больше тревожило, что у Бубна лапа кровоточит, да и бок ободран. Как мамка, ходила, вылизывала, ну и по нам пару раз для приличия прошлась. Тут и Бурштейн, оплеванный Миражом за негодный кавалерийский галоп, оклемался, правда, на коня сесть наотрез отказался, нас пристроил в объятия Ибрагимбекова, а сам пешком пошел, только как-то неуверенно, подпрыгивая и враскоряку. Если кавалерийского галопа не вышло, то уж походка была типично кавалерийская. Ведро со свистом бы между ног пролетело. Ну и Бубен с Галей тылы прикрывают. Так и вошли в Яундубулты – голова обвязана, кровь на рукаве…

Ну а там – вопли, стенания, бабка Серафима с факелом, молочница с поварешкой, Юрик с Аллочкой в одеяле и все остальные, включая протрезвевшего Гопенко с отрядом особого назначения.