Дети Воинова

Как-то вдруг стало тихо, даже, казалось, часы перестали отсчитывать минуты. Папа сунул руку под рубашку – и мы ахнули.

На его большой ладони лежал крохотный букет фиалок. Где он достал это совершенно невозможное чудо в зимнем снежном Ленинграде, – так и осталось загадкой.

Букетик был такой нежный, что, казалось, он может завянуть от громкого слова. Дом затаил дыхание.

Мама дотронулась до папиной ладони – не до букетика, нет, а именно коснулась его руки кончиками пальцев, и было в этом прикосновении нежности больше, чем в хрупкой сиреневой головке цветка на почти прозрачной тонкой ножке.

От избытка чувств ей не хотелось даже говорить.

Казалось, что любые слова благодарности тут неуместны.

Букетик вдруг оказался в руке у мамы, это произошло так естественно, что я даже не понял, папа ли дал ей цветы, или она сама взяла их. Почему-то в полной тишине мы пошли в комнату.

У маминой кровати стояла маленькая хрустальная вазочка, купленная когда-то по случаю и с тех пор пустовавшая. И вдруг стало совершенно понятно, какие именно цветы в ней должны стоять. Фиалки отражались в стеклянных гранях, край воды безжалостно ломал стебельки.

Говорят, что фиалки сильно пахнут, мне показалось, что совсем нет. Может, запах был такой тонкий, что его не уловил мой слегка заложенный нос. А вот нежность, которую они распространяли, я буду помнить всегда. И напоминанием о ней служит маленькая хрустальная ваза, такая неуместная в интерьере современной квартиры и столь же бережно хранимая, как и то хрупкое тепло, когда, проснувшись, уже не помнишь своего сна, но сохраняешь в душе ощущение призрачного счастья и огорчаешься, что этот сон уже никогда не повторится.

Глава двадцать четвертая Трагедия Аркаши Хайль-Пипкина, или Дачные уроки анатомии

Еще дети пальцем оттаивали дырочки на оконных стеклах мартовских трамваев и снег хрумкал под ногами, как малосольные огурцы, а уже потянулись ленинградцы в сторону Карельского перешейка, чтобы договориться о дачах на летний сезон.

Нам было легче. Состав дачников на Коммунаров мало менялся, и для хозяев мы были почти как родные.

Это лето стало последним перед поступлением в школу. По устоявшимся еврейским традициям, она должна была быть, разумеется, английской. Хорошие школы все знали наперечет, и попасть в них было непросто. В ходу был натуральный обмен: поступление ребенка обменивалось на знакомство в театре, мясном магазине, комиссионке и, что самое парадоксальное, на кладбище.

В моем случае обошлись мясным отделом в «низке», где царствовал король микрорайона Исаак. В прошлой жизни он был, наверное, скульптором. Как Роден отсекал от каменной глыбы все лишнее, так и Исаак отсекал лишние, с его точки зрения, филейные части, грудку, огузок, а оставшийся обглоданный скелет шел на прилавок. Он никогда не изменял себе, ваяя костяные остовы со случайно не срезанными кусками мяса в стиле, который потом я узнавал в скульптурах Джакометти. Плагиат, да и только.

Ненужная, с точки зрения Исаака, вырезка и другие деликатесы небрежно сгружались под прилавок и шли на столы нужных людей: все тех же работников комиссионок, ювелирных, мебельных магазинов и «Березок». Почему валютные магазины назывались «Березками», для меня так и осталось загадкой.

Помню, как знакомый моряк, ходивший в «загранку», за чеки Внешпосылторга купил мне жвачку, а маме перепал набор трусиков в коробке-сердечке со смешным названием «неделька». Мама их берегла и надевала, по словам папы, только на выход, например в театр.

Папа при этом ехидно добавлял, чтобы она не забыла продемонстрировать их в фойе. Это уже потом я понял, что для мамы, как и для других женщин, красивое белье, да и просто целые колготки были праздником, как и сам поход в театр, в ресторан или в гости.

* * *

Для нас, детей, праздником было лето. Три месяца беззаботного, бесшабашного и почти бесконтрольного счастья.

Едва оно наступило, меня с бабушкой и дедушкой эвакуировали на дачу. Ничего не изменилось, и все те же соседи стали съезжаться к началу июня. Приехали генерал с генеральшей и с неразлучным мстителем Пуршем. Генерал с годами как-то сдал и даже стал делить с котом ложе. Кот же, справедливости ради, на кровать гадить перестал. У него теперь были другие заботы – на даче появился конкурент. В этом году боковой флигелек сняли супруги Дымшицы, которые привезли с собой роскошного сиамского кота невероятных размеров, победителя каких-то там международных конкурсов кошачьей красоты.

Уже немолодой и избалованный генеральшей Пурш вынужден был отстаивать территорию. Войны велись не на жизнь, а на смерть.

Кастрированный в юности Пурш, хоть и насиловал периодически любимую подушку генерала, оставляя на равнодушной наволочке следы сексуальных домогательств, в мышечной массе уступал сиамцу-производителю. Но доказать, что старый конь борозды не портит, считал своим долгом. Все-таки персы были знаменитыми воинами.