Дети войны. Чёрная быль

Продукты для немцев привозят из города, но Курт и Ганс просят Кристину варить им борщ. Долго потом выговаривают:

– Пасипа, Кристин! Порщ карашо! Гут порщ!

Кристине дают тушенку, а мне шоколад. Кристина каждый день убирает их комнату, и я могу войти и посмотреть. Там всё аккуратно разложено. На этажерке фотографии двух женщин: наверное, их жены. В шкафу висят мундиры с красивыми нашивками и приятно пахнут.

Когда Курт или Ганс выезжают на грузовике в город, то приглашают сельчан. Подсаживая их в кузов, приветливо смеются. Из города сельчане возвращаются к концу дня на том же грузовике. Курт помогает им высаживаться из кузова, весело подхватывая их руками. На следующий день женщины приносят им сметану и молоко. Курт и Ганс выносят женщинам консервы, сахар, спички, сигареты – то, чего у них нет.

В саду, под старой грушей-дичкой, стоит деревянный стол. Дедушка на нём готовит себе табак для трубки. Я стою рядом и наблюдаю.

Вначале дедушка укладывает подсушенные листочки табака в горку, потом мелко нарезает их и сгребает со стола в туесок из бересты. Затем нарезает мелко корешки и тоже высыпает в туесок.

К столу подошли Курт и Ганс, с интересом смотрят, как дедушка готовит табак. Дедушка им что-то сказал по-немецки, и Ганс пошел к дому, смеясь и громко удивляясь. Через минуту он вернулся с немецкой газетой в руке и протянул дедушке. Дедушка оторвал от газеты квадратик, не спеша разгладил, насыпал в него щепотку табака. Зажимая пальцами, завернул в трубочку. Весело усмехнувшись, протянул самокрутку Гансу, произнеся при этом:

– Битте!

Ганс осторожно взял самокрутку и затянулся. Вдруг глаза его закатились, он громко закашлялся и вернул самокрутку дедушке, замахал руками. Дедушка, весело щурясь, затянулся, выпуская дым прямо на Ганса. Кашляя и вытирая слёзы, Ганс что-то воскликнул на немецком Курту. Оба стали громко хохотать, глядя на дедушку.

– Тебе, чертов немец, не понять, что такое настоящий табак, – сказал дедушка.

Пришла пора убирать урожай. Вышли в поле всем селом, чтобы успеть к дождям. К нам заехали Ганна Сушкевич с Марысей. Ганна ловко управляла лошадьми. Въехав во двор, привязала поводья к забору и вошла в дом.

– Мы с Марысей едем на уборку, решили по пути свернуть к вам. Может, поедете с нами, Кристина?

Увидев мою радость, она сказала:

– Бронека можем взять с собой, Марыся посидит с ним.

На поле уже вовсю шла уборка. Неожиданно на своих огромных телегах, запряженных бельгийскими тяжеловозами, приехали немецкие солдаты. С ними были Курт и староста Сушкевич.

Солдаты свозили снопы на ток, к молотилке. Потом вместе с сельчанами работали на току. Вечером тут же устроили танцы под гармошку.

Вскоре Курт и Ганс со своими солдатами закончили работы на шляху. Вывезли всю брошенную технику на станцию, разминировали поле. Уезжали из села совсем рано, но во дворах уже собрались люди. Курт и Ганс вышли из машины и, сняв пилотки, молча смотрели на собравшихся людей. Сельчане, среди которых был и староста с женой и дочерью, тоже молча смотрели на чужих солдат и не расходились, пока машины не скрылись за селом.

Нам Курт и Ганс оставили патефон и одну пластинку. На конверте пластинки была надпись: «Спасип Кристин!»

Кристина достаёт из конверта пластинку, заводит ручкой патефон. Слова непонятные, да мне это и не нужно. Звучит песня, от которой мне грустно и почему-то хочется плакать. Эту песню всегда слушали Курт и Ганс. Пластинка перестаёт вращаться, и я прошу Кристину ещё послушать.

– Нет, Бронек, эту песню ты должен забыть. Нельзя нам её слушать. Её слушали немцы, а нам нельзя. Соседи услышат – и тогда… – в это время в сенях раздался стук, звякнула лямка в дверях и вошла соседка Марыся Ковальска.

– Услышала, патефон играет – дай, думаю, забегу, послушаю, – она обвела комнату любопытным взглядом, поклонилась дедушке.

– Да вот, испортился. Видно, я пружину перекрутила, – хмурясь, сказала Кристина и предложила Марысе:

– Давай, я тебя лучше варениками угощу.

– Ой, спасибочки, люблю вареники, давно не ела.

Кристина посмотрела на меня и ласково сказала:

– А ты, Бронек, иди погуляй во дворе – тебя я уже покормила.

Я выбежал во двор, так и не поев вареников, приготовленных Кристиной для нас с дедушкой.

«Вот зараза Марыся-крыса. Приперлась! Гадина! Кто её звал!» – думал я.

На какие только уловки не пускалась она, чтобы прийти в дом к тем, кто её не приглашал.

– Назойливая, как муха навозная. Всё разнюхивает, везде свой нос суёт. От неё всего можно ожидать! – сказала в сердцах Кристина, подойдя к дедушке, когда за Ковальской закрылась дверь.

– От неё, кроме подлости, ждать нечего. Не забывай об этом, дочка, – нахмурился дедушка.

– Я знаю, отец. Когда Красная армия отступала, эти, в синих фуражках, у всех забирали последнее, а у неё ничего не тронули, почему?

Не задумываясь, дедушка ответил:

– Потому, что она одна из них.

Дедушка