Дети войны. Чёрная быль

– Драпая от доблестной германской армии, Советы забрали у вас последнее, обрекая на верный голод! Но отныне вы будете трудиться на своей земле! А германская армия и наша доблестная украинская полиция будут для вас надёжной защитой! Я обещаю честно и бескорыстно защищать ваши права и обязанности перед новой властью, теперь нашей с вами властью!

Произнеся эти слова, мужчина встал рядом с уполномоченным бургомистра.

– Это же сам Адам Сушкевич!

– Бывший председатель сельсовета!

Прозвучали в толпе громкие голоса.

– Его же арестовали энкавэдэ в тридцать седьмом!

– Ну да, за вредительство!

– Как врага народа!

– За то, что разрешал нам собирать колоски в поле, чтобы наши детки с голоду не умирали!

– И коней давал огород вспахать!

– Ну вот и хорошо! – сказал уполномоченный. – Вы знаете, как пострадал ваш староста от советской власти. Можете ему доверять! Я со своей стороны, как представитель новой власти, буду оказывать ему всяческую поддержку. Немецкое командование выделит для вашего села необходимый инвентарь, технику, лошадей для ведения хозяйства, которое теперь будет называться «Общий двор». А также выдаст денежное пособие каждому жителю села. Так настоял ваш староста – и немецкие власти пошли ему навстречу!

Уполномоченный вернулся к военному коменданту. Выслушав его, предложил стоявшей рядом женщине с маленькой девочкой:

– Подойдите с девочкой к господину коменданту, не бойтесь.

Когда женщина подошла к офицеру, тот взял протянутый ему подбежавшим солдатом пакет и протянул девочке:

– Это тебе подарок от господина коменданта, – сказал, улыбаясь, уполномоченный бургомистра и, повернувшись к старосте, произнёс:

– Господин комендант надеется, что вы, Сушкевич, оправдаете оказанное вам доверие.

Жизнь на селе стала быстро налаживаться. Из райцентра пригнали трактор и молотилку. Брошенную при отступлении Красной армией полуторку привёл в порядок местный умелец – хромой Загныба. Через месяц на ней, по разнарядке из управы, со всех дворов свозили для отправки в Германию свиней. Разнарядка зависела от уполномоченного по заготовкам, и задача старосты Сушкевича состояла в том, чтобы уполномоченный оставался довольным выполненной разнарядкой, а сельчане были обеспечены на целый год собранным урожаем. На собрании староста сообщил:

– Все вы знаете, что немецкое командование оставило колхозное хозяйство в том виде, в каком оно было при Советах. Только теперь называться оно будет «Общий двор», что для нас подходит больше. На свои личные хозяйства, как и на землю, выделенную вам, мы получили права только благодаря тому, что выполнили план по заготовкам натуральными поставками: зерном, мясом, молоком. Если будем и дальше выполнять свои обязательства, то ваши личные хозяйства будут ещё крепче и богаче. Не то что было при советской власти, которая нещадно эксплуатировала наш труд за копеечные трудодни, а о своём хозяйстве даже думать было запрещено, разве что в лагерях, за колючей проволокой!

Обо всём этом Кристина рассказывает дедушке. Она была на этом собрании и видела, с каким вниманием и благодарностью люди слушали старосту.

– Сушкевич привёз жену свою Ганну и дочь Марысю. Он же их перед арестом отправил к родственникам в Литву. Они жили там на хуторе, далеко от людных мест. Марыся красавицей стала, настоящая невеста.

Кристина не скрывала своего восторга. Увидев, что дедушка нахмурился, подошла к нему и прижала свою голову к его груди.

– Ох! Не к добру всё это, дочка.

– Сушкевич пригласил меня в свой дом, который после его ареста стал сельсоветом. Мы немножко посидели, поговорили. Он знает про наше горе и очень сочувствует. Вам большой привет от них. Пригласили нас в гости. Я сказала, что будем рады навестить их.

В один из солнечных дней, ближе к вечеру, мы пришли в гости к Сушкевичам втроём: дедушка, Кристина и я. Меня взяли с собой потому, что об этом просила Марыся.

Оказывается, дедушка и Сушкевич давно знали друг друга, ещё до прихода советской власти.

– А помните, Станислав Сигизмундович, как мы первыми в районе в восемнадцатом году «Керзона» осваивали для распашки поля под яровые?

– Конечно помню, – отвечает дедушка, как всегда раскуривая трубку.

– Вы же тогда предложили приспособить его к молотилке и вместе с Мургой всё отладили. Мне тогда двенадцать лет было. Помню, как мы, мальчишки, бежали за плугом по вспаханному полю, а Петро Мурга – впереди всех. Как же! Отец едет на «Керзоне»!

– Петро весь в отца пошел, – говорит дедушка, – такой же рукастый: при помощи топора и рубанка может заставить дерево разговаривать. В артели теперь есть на кого положиться. Отца его, Царствие ему Небесное, старого Мургу, похоронили недавно.

Дедушка и Сушкевич ещё долго вспоминали былое. Кристина с Ганной тоже вспоминали довоенное время:

– А что стало с Янушем Зборовским из новой Гуты? Он приезжал к вам со своей матерью. Мы с Адамом как раз в тот день были у вас. Такой красавец! Он же свататься приезжал, правда?