Дети железной дороги

Старый джентльмен рассмеялся.

– Тогда я скажу по-другому: я очень рад, что ты обратилась ко мне по этому поводу. Очень рад, – повторил он. – И не особенно удивлюсь, если в весьма скором времени что-нибудь выясню. Я знаю в Лондоне многих русских. И каждому из них известна фамилия вашего русского джентльмена. Ну, а теперь расскажите-ка мне о себе.

Он повернулся туда, где стояли остальные, но увидел только Питера, потому что Филлис куда-то исчезла.

– Итак, я вас слушаю, – посмотрел на него старый джентльмен, и Питер, естественно, онемел.

– Ладно. Тогда давайте устроим экзамен, – решил старый джентльмен. – Вы сядете за стол, а я – на скамейку. И начну задавать вам вопросы.

И он начал их задавать. Они назвали ему свои имена, сказали, сколько им лет, как зовут их папу и чем он занимается, как давно живут они в Доме-с-тремя-трубами и еще многое, многое другое.

Их беседу прервал резкий удар ботинка в дверь зала ожидания. Когда же она распахнулась и ботинок возник в проеме, все тут же заметили, что шнурки на нем развязываются, а следом увидели Филлис, которая шла осторожно и очень медленно, держа в одной руке большую жестяную банку, а в другой – толстый кусок хлеба с маслом.

– Пятичасовой чай, сэр! – гордо провозгласила она и протянула банку и хлеб старому джентльмену, который их взял с восклицанием:

– Боже милостивый!

– Да, – сказала Филлис.

– Очень предупредительно с твоей стороны. Очень, – улыбнулся ей старый джентльмен.

– Могла бы хоть принести тарелку и чашку, – осуждающе покачала головой Бобби.

– Но Перкс всегда пьет из банки, – покраснела Филлис. – По-моему, и без тарелок и чашек ужасно мило с его стороны, что он мне это дал.

– Совершенно согласен с тобой, – кивнул старый джентльмен, откусив хлеб с маслом и отхлебнув чай из банки.

А потом подошел поезд, следующий в его направлении, и он сел в него под пожелания хором счастливого пути и другие добрые напутствия детей.

– Ну, – начал Питер, когда хвостовые огни поезда скрылись за поворотом. – Мне кажется, мы сегодня зажгли свечу истины, совсем как тот праведник Латимер, когда его обрекли сожжению на костре. Думаю, нашего русского джентльмена вскорости ожидает праздничный фейерверк.

Так оно и случилось.

Не прошло с той поры и десяти дней, как дети, сидевшие на самом большом валуне из всех, которыми изобиловала вершина склона, и наблюдавшие, как поезд в пять пятнадцать отходит от станции в сторону долины, увидели нескольких сошедших с него пассажиров. Эта группка какое-то время шествовала по дороге к деревне, а потом вдруг один из них свернул с нее и отворил калитку, ведущую в поле, а по нему можно было подняться лишь к Дому-с-тремя-трубами, и никуда больше.

– Кто это? – выкрикнул Питер, вскочив с валуна.

– Давайте пойдем и посмотрим, – следом за ним вскочила и Филлис.

И они побежали смотреть. И когда подбежали на достаточно близкое расстояние к путнику, им стало ясно: это не кто иной, как старый джентльмен. Золотые пуговицы его жилета, отражая лучи послеполуденного солнца, пускали яркие зайчики, а сам жилет на фоне зеленой травы выглядел еще белее обычного.

– Здравствуйте! – закричали они, размахивая руками.

– Здравствуйте! – Он помахал им шляпой.

И тогда все трое бросились наперегонки ему навстречу, а когда добежали, у них едва хватило дыхания, чтобы выговорить:

– Как ваши дела?

– Отличные новости, – тут же ответил он. – Я обнаружил жену и ребенка вашего русского. И не совладал с соблазном доставить себе удовольствие принести ему это известие лично.

Однако увидев, какое у Бобби стало лицо, он вдруг подумал, что, наверное, все-таки сможет совладать с соблазном, и быстро проговорил:

– Знаешь, беги-ка вперед и сама расскажи ему, а остальные пускай мне покажут дорогу.

И она кинулась вихрем вперед. Но когда, задыхаясь, выпалила необычайную новость, и лицо мамы вспыхнуло изумительным светом, и она излила на русского добрую полудюжину быстрых и звучных французских фраз, Бобби уже сожалела, что сама принесла эти вести. Русский вскочил с таким страшным криком, что сердце ее сперва высоко подскочило в груди, а потом затряслось, ибо в этом ужасном вопле, какого она себе даже раньше не представляла, звучали словно бы в унисон неимоверной силы любовь и немыслимая тоска. Взяв с нежностью и признательностью мамину руку, он запечатлел на ней поцелуй, а затем, опустившись в плетеное кресло и зарыв в ладони лицо, разрыдался. А Бобби тихонько скрылась с места событий. В этот момент ей совсем не хотелось видеться с остальными.

Потом же, когда завершился каскад непрерывных французских слов, Бобби стала не менее весела, чем все остальные. Питер сбегал в деревню за булочками и пирожными, а они с Филлис приготовили чай и накрыли его в саду.